Хочу увидеть океан, стр. 60
Агентство опустело, за стеной слышалась обычная перепалка, падало что-то тяжелое. На столе в кабинете звенели стаканы. Голованов включил телевизор на спортивный канал и стал прислушиваться к сладострастным выкрикам на корте Марии Шараповой. «Вот сексуальная девка», – думал он с завистью, вспоминая нынешнюю свою пассию – такую тихую мышку, что не поймешь, чувствует ли она хоть что-то в его могучих объятиях. А ведь обратил он на нее внимание именно за ее потрясающий голос, когда на соревнованиях по баскетболу она сидела рядом на трибуне и подбадривала любимую команду в таких многообещающих выражениях, что хотелось немедленно увести ее в укромный уголок и испробовать все, что она обещала.
Глава 20
Немного о разгульной жизни
В августе стояла небывалая жара, и в выходные дни Москва пустела. Все, кто мог, отправлялись за город. Ирка спровадила маму с детьми на дачу к тестю и праздновала избавление от семейства с подругой Веркой за бутылочкой красного винца. Как оно называлось, они уже забыли, а читать наклейку было внапряг, буквы расплывались. Обе были хороши и делились впечатлениями о своей разгульной жизни. Вместо закуски на столе стояло парадное блюдо со скромной горкой перепелиных яиц. Подруги целеустремленно тыкали в них вилками, каждая со своей стороны, яйца упорно расползались по всему блюду и не поддавались. Ирка наконец догадалась подать две столовые ложки, и дело пошло на лад. Вера старательно пережевывала крохотное яичко, чтобы не проскользнуло целиком в горло, но процесс разжевывания не мешал ей рассказывать о наболевшем.
– Я своего Гришку вечером отправила за колготками. Говорю: чем зря бегать по бульвару, сходи лучше в магазин, купи мне новые колготки. А то завтра не в чем в школу идти. Наш директор совсем обнаглел, запретил учительницам в брюках уроки вести. Я ему говорю: «А если у меня ноги кривые? И я только брюками и спасаюсь?» А он посмотрел на мои ноги и говорит: «У вас заниженная самооценка. У нас теперь появилась штатная единица – школьный психолог. Пойдите к нему. Не зря же я ему зарплату плачу».
– Ну, сходила? – Ирка уронила голову на согнутую в локте руку и, стараясь не терять внимательного выражения на лице, слушала подругу.
– Подожди. Я тебе еще про колготки недорассказала. Гришка побежал – в спортивных трусах, как всегда бегает. Его в магазин впустили, а когда он выходил, не выпустили. Говорят – колготки украл. Кошелька-то в руках у него не было. Я ему деньги в кулак сунула. А чек он выбросил в магазине. Вызвали администрацию, позорили его, за трусы заодно досталось. Дескать, специально без штанов бегает, внимание продавщиц отвлекает. Он не выдержал, кому-то из охранников в морду дал. Так они, сволочи, милицию вызвали и в кутузку его засадили. Главное, не разрешили ему домой позвонить. Я вся извелась, все морги и больницы обзвонила. Про милицию как-то не подумала – он же у меня тихий. Утром в школу в рваных колготках пошла. А днем его отпустили, даже не извинились.
– И когда это было? Каникулы давно на дворе, чего ты вдруг вспомнила?
– В мае... А сейчас мне Гришку стало жалко, – вдруг заплакала Верка. – Я ему тогда изменила. Он из-за меня такие мытарства прошел, а я, сволочь, даже не задумываясь, меня пальчиком поманили – и я... – Верка зашлась в плаче.
– Да ты че? – оживилась Ирка. – Расскажи скорее: с кем изменила? когда?
– С психологом... – шмыгая носом и вытирая слезы бумажной салфеткой, наконец произнесла Верка. – Я к нему тогда зашла, ну когда колготки были драные, он и говорит: «Какие у вас ноги сексуальные, столько эротики...» Я, как дура, уши развесила, Гришка мне давно таких слов не говорил, я даже отвыкла... А этот психолог так пальчиком поводил в дырке на колготках, на коленке, во мне что-то как вспыхнет, как полыхнет во всем теле, даже уши запылали. И он меня голыми руками взял... Прямо на кушетке. За дверью шум, гам, переменка была, а я все на свете забыла.
– Ты что, очумела? Вдруг кто зашел бы?
– А я дверь заперла. Как поняла, что сейчас будет, ключик-то и повернула.
– Чтобы ему некуда было деваться, – поняла Ирка.
– Ну я же раньше никогда Гришке не изменяла...
– Ни фига себе. И столько молчала. Три месяца! – посчитала по пальцам подруга. – Но вообще ты стервь! Муж незнамо где, может, под кустом в парке с проломленной головой валяется, а ты как ни в чем не бывало на работу поперлась, да еще к психологу не поленилась сходить... Да ладно, с кем не бывает? Подумаешь, позволила себе разок... – тут же утешила она подругу, когда та бурно задышала, готовясь опять разразиться слезами.
– Так если бы разок... Я к нему по три раза в неделю приходила. На психотерапию. Результат каждый раз один и тот же был – только я дверь на ключик, он меня голыми руками.
– Ну и ладно, хоть познала радость жизни, – порадовалась за подругу Ира. – С одним всю жизнь тянуть лямку тоска смертная, разнообразие необходимо для полноценной жизни каждой женщине. У меня подружка была, Ленка, веселая такая девка. Она года на три меня младше. То есть мне самой только двадцать стукнуло. Я тетешкаюсь с детьми, а она притащилась посмотреть, что получилось. Смотрит, смотрит, будто детей никогда не видела, и вдруг спрашивает: «А ты мужу своему изменяешь?» Я говорю: «А зачем? Я же его люблю». А она: «Так ведь тоска какая, скучно с одним. Так и разлюбить недолго. Их почаще менять нужно, тогда своего больше ценишь. Есть такая теория».
– Она сама придумала? Или повод нашла – решила у тебя его увести?
– Может, и увести хотела. Как-то пришла к нам, напилась, стала к нему с поцелуями приставать. У меня на глазах! Он ей говорит: «Леночка, нельзя!» А она его хватает за разные места и лепечет: «Если очень хочется, то можно!»
– Я б ее сразу выгнала. Чтоб моего мужа при мне за разные места...
– Уж лучше при мне, я хоть проконтролирую. Кстати, наверное, она все-таки права была. Вот я его любила, любила, не изменяла, пока не разлюбила. А сейчас, если бы верность ему хранила, ждала своего благоверного, то есть я хотела сказать – убогого, пока он по родине не затоскует, вся бы высохла, как смоковница. А я наоборот, он еще только чемодан собирал, а я уже сразу решила – возьму от жизни все, чтобы было что в старости вспомнить. Мне кажется, я даже расцвела, когда стала внедрять свою идею в жизнь. – Ирка с удовольствием оглядела свою попышневшую фигуру. – Помнишь, какой я была тощей, злющей? А сейчас я такая добрая, прямо всех обнять хочется, к груди прижать, обласкать... Доброта так и прет из меня во все стороны. Мужики знаешь какие отзывчивые на доброту?
– Ну? – Верка уже пришла в себя и даже протрезвела. – Расскажи про него. Которого потом вспоминать будешь.
– А я не мелочусь. Если бы он был один, что тут вспоминать? Надолго не хватит. Я сразу четверых завела. Хорошего чем больше, тем лучше.
– Мать честная, где же ты их набрала? Они же все считанные, давным давно прирученные...
– А я вольных ищу. Один был еще зимой, австралиец.
– Ух ты! Ничего себе!
– Мужик – закачаешься, глаза голубые, волосы золотые, высокий, ноги-руки длинные, спортивные, зубки... про них не будем. Глаза закрою, он как начнет целовать, все готова была ему отдать за эти поцелуи. Ради него пришлось мать с детьми в гости отправлять на два часа, чтоб было где встречаться. Не мужик, а голубая мечта.
– Почему – голубая? – подозрительно спросила Верка.
– Мечта всегда бывает голубой. Или розовой. Про мужика ведь не скажешь – розовая мечта.
– Ну да... А дальше?
– Любовь была до гроба. Пять дней. Он мне такой подарок на прощание преподнес – триста долларов на пальто дал. Вместе покупали. И хорошо, что вместе, а то пришлось бы с Юркой делиться...
– Каким Юркой?
– Да это я так, оговорилась. В общем, не пальто, а сказка. Такое теплое, пушистое. Я в нем всю зиму проходила. И весной бы носила, да жарко стало. А второй был из Бельгии. Тоже классный мужик. Руки все время целовал, на концерты приглашал. Домой почему-то не решался зайти, я его три дня приглашала. На четвертый наконец уломала. С ним особая песня. В общем, сам измучился, меня расстроил. Оказывается, он уже четыре года как недееспособный. Жена, гадина, его отлучила, застукала однажды с подружкой и решила наказать на всю оставшуюся жизнь. А он ей, глупенький, не поверил, все надеялся помириться, а практику-то и растерял. Бедный мужик. Все-таки мужикам хуже, чем нам. Они как-то тоньше нас устроены. Все на них действует – и шум за стеной, и младенец, орущий рядом, и когда жена застукает... Тогда все – суши весла.