Светорада Золотая, стр. 148

Он выплывал из небытия, слыша голоса над собой. Однако слов разобрать не получалось: они приходили и уходили в виде гула, словно вода стекала в речной песок в такт ударам сердца. И с каждым ударом возникала боль. Он чувствовал себя слабым и разбитым, мучительно хотелось опять провалиться в беспамятство, однако боль не позволяла. Стема приоткрыл глаза, стал различать отблески огня, запах дыма и едких настоев, потом кто-то склонился над ним и он наконец увидел старческое лицо в обрамлении белых волос и бороды.

– Он приходит в себя, – произнес рядом незнакомый голос.

И тут же еще кто-то склонился рядом. Кудияр… отец…

Стема хотел улыбнуться ему, но только и смог что застонать – такой острой была боль во всем теле. Она отдавалась и в боку, и в плече, жгла в ногах.

– Тише, тише, сынок, – приговаривал Кудияр. – А ты как хотел? Чтобы после такой схватки да еще и не болело ничего?

Стемке казалось, что его режут тупыми ножами и рвут калеными щипцами. А в горле… как будто огненный поток. Но, хвала богам, к его губам поднесли чашу с питьем. Оно было теплым и сладковатым. Маковый отвар. Чтобы спать. Хорошо бы поспать… Но как, когда все тело – сплошная рана?

– Вовремя вызвали меня, воевода, – продолжал звучать рядом все тот же незнакомый старческий голос. – Он не успел потерять много крови, а то что весь горит – это даже хорошо. Это его дух борется с хворобой. Посмотрим, как он вынесет утренние часы. Если превозможет – ему жить.

«Я превозмогу», – хотелось Стеме успокоить отца. У Кудияра было такое несчастное лицо… Огорчать старика не хотелось. Но отчего он думает об отважном воеводе Кудияре как о старике? Не потому ли, что его борода и виски стали совсем седыми?..

Второй раз Стема пришел в себя, когда уже было светло. В открытую дверь в избушку вливались яркие солнечные лучи, слышалось щебетание птиц – громкое и резкое.

Кто-то протирал ему голову куском влажного полотна – такое облегчение! И рядом опять отец.

– Ну, как ты?

– Скоро встану. Но где…

И в памяти всплыл образ Светорады. Ее мерцающие глаза, когда она наклонилась к нему, поцеловала, а потом ушла… Навсегда.

И Стема застонал от нестерпимого ощущения утраты.

– Тише-тише, мой маленький, – сказал рядом Кудияр. – Вот сейчас сменю тебе повязки, напою настоем, будешь у меня краше прежнего.

«И почему он зовет меня меленьким? Да какая разница! А вот Светка… ее больше нет… для меня…»

Кудияр приподнял сына, осторожно снял с него полосы полотна, которыми была туго перебинтована верхняя часть туловища, под ними оказался подсохший слой пряно пахнувших трав. И еще какая-то мазь, отдирать от которой полотно было больно.

Потом Кудияр промыл ему раны и порезы остро пахнувшим составом. Самая глубокая рана была в боку, под ребрами, и еще очень болел порез от плеча до локтя: хотя и не слишком опасный, он постоянно кровоточил и повязка была мокрой от крови.

Обмыв сына, Кудияр стал толочь какое-то средство в берестяном ковше, намазал его на чистый кусок полотна.

– Где ты научился врачевать, отец?

– Мне много чему пришлось научиться в жизни. Всякое бывало. Но главное, мы сразу позаботились о тебе. А потом мои парни волхвов сыскали в здешнем лесу. Местные ведуны знают свое дело, сразу же за тебя принялись. А то, что больно… Так рана и должна болеть. Но ты выдержишь, ты молодой, справишься. Тут самые подходящие травы, они смешаны с медвежьим жиром, взятым из самого нутра хозяина леса, ближе к сердцу. Вот ты и получишь силу медведя.

Он еще продолжал говорить, но Стема уже не слышал. Уснул.

Потом он начал поправляться. Молодое здоровое тело помогало лечению, поврежденные ткани сращивались и сочились уже не кровью, а сукровицей. Приходившие наведать раненого волхвы удовлетворенно кивали.

– Они тут неплохие мужики, – сказал сыну после ухода ведунов Кудияр. – Дело свое знают, и все время стремятся помочь. В чащах, где почитают улыбающихся богов, служители не такие важные. В городах им только подношения подавай да почет выказывай, а эти… Я попросил, они и пришли. Сказали, что потом, когда встанешь на ноги, рассчитаемся, а пока каждый день приходят, заботятся о тебе, снадобья свои несут, на капище огонь возжигают, дабы боги не оставили тебя без внимания. У дреговичей ни один бог над другими силы не имеет, вот служители и молят каждого понемногу: то Живу, подательницу здоровья, то Макошь, чтобы нить судьбы твоей не пресеклась, то Перуна, чтобы силу не отнял, а больше всего Рода, чтобы ты выжил, встал да сыновей таких же крепких наделал.

И он подмигнул сыну.

Стема с лежанки глядел на отца. Без привычных доспехов, в светлой холщовой одежде местных жителей, Кудияр выглядел непривычно. Как непривычна для Стемки была и ранняя седина отца, словно пеплом присыпавшая его буйные кудри и бороду вокруг рта. Но стариком Кудияр все равно не казался. Плечистый, рослый, так что головой едва не касался потолка избушки. Стемка когда-то мечтал вырасти таким же могучим витязем, но так и не смог дотянуться ростом до отца.

– Ты на мать свою похож, – объяснял ему Кудияр. – Она была такая же ладненькая и подвижная, хотя и не больно высокая. И цветом глаз ты в нее пошел, да и зоркостью тоже.

– Да ведь ты ее почти не знал, – замечал Стема, помня, что с его матерью Кудияр сошелся по просьбе Гордоксевы и только на одну ночь.

– Как же не знал. В Смоленске ее все знали, красивая была. Вот и ты в нее.

Они оба умолкали. Стема полулежал, опершись спиной о взбитое изголовье под шкурами, Кудияр привычно возился у стола или помешивал какое-то варево в котелке на выложенной камнем печурке. Потом садился на пороге открытой двери, начинал перебирать связки собранных трав, связывал в пучки, что-то говорил. Вот лапчатка, очищающая кровь, вот донник для заживления ран, а вот и вербена для обеззараживания и притока крови. Стема невольно начинал улыбаться: надо же, такой прославленный воевода, а как поглядеть, обычный знахарь. И он вслушивался в слова разговаривавшего с самим собой Кудияра, пока его речь не становилась вовсе невнятной. Это убаюкивало, и раненый вновь засыпал.