Волчьи тропы, стр. 68
— Руну? И что, теперь я должен мириться со всеми его проступками, как ты сказал, конунг? — Атли, кажется, неожиданно прорвало.
— Да, — удивлённо ответил Торбранд, оборачиваясь, — ты же прощаешь такое Бьёрну или Сигурду… Руна — это символ принадлежности к нам, это символ братства… Атли, тебя что, по голове ударили?
— Никто меня не бил! — без запинки огрызнулся ярл. — Руна! Может, для меня она вообще иной смысл имеет! Может, у меня своё понимание! Может, я вообще не считаю, что он её достоин!
Арнольв и Рёрик зашевелились, угрожающе поворачиваясь к Атли, но Торбранд словно окаменел. Так ломать сковывающие раумов узы ещё не позволял себе никто.
— Ты давал свой голос, когда я спрашивал, согласны ли раумь принять дверга в свои ряды, — отчеканил конунг, — ты не был против, когда мог бы быть…
— Против? Да что я мог против сказать, когда все были за? — В голосе Атли звучали обида, злость и что-то, очень похожее на оправдание-собственной глупости. — Это все равно ничего не решило бы… Все сидят, благоговейно молчат и принимают священную чашу. Конечно, теперь ведь у нас в Раумсдале много пришлых…
— Ты хочешь сказать, что священный тинг и голоса всех раумов — это лишь игра, ничего не решающая?… Фальшь?! — Торбранд поднял бровь, но Атли, казалось, не слышал его вовсе.
— А то понабрали в Раумсдаль всяких недоумков, а теперь мы все должны их нормально принимать! Если руна, что висит у меня на груди, будет висеть и у дверга, значит, это лишь обесценивает её!
Три пары глаз грозно смотрели на ярла. Как всегда, говорили они, Атли защищается из последних сил, страшась признаться самому себе, что проиграл, что виноват, и лишь усугубляет ситуацию…
— Ты мог сказать своё слово против! — негромко вставил Арнольв, и Торбранду неожиданно не понравился его голос. — Когда у тебя было такое право. Теперь же молчи…
— Да вы только посмотрите! Пока дверг не получил меча, он был ниже травы, а теперь?! Теперь он из Раумсдаля! Теперь он словно на голову выше меня стал, и что, я мириться с этим буду?! Особенно после такого, когда он меня подставил? Да он же урод!
— Ты понимаешь, Атли, о чем сейчас говоришь? Что ты сейчас делаешь? Чьи слова бросаешь в воздух?
— Понимаю! — Атли на удивление перестал заикаться вовсе. — Или что, у нас стало запрещено иметь собственное мнение?!
В это момент Арнольв шагнул вперёд, открыто и быстро.
— Ты уж точно не имеешь права так говорить, Атли! — Ярл сделал движение, словно хотел отшатнуться, но устоял, выдерживая взгляд нависающего сверху брата. — Теперь же заткнись! Если дверг виноват, с этим разберётся конунг, но то, что ты сейчас несёшь, уже выходит за все рамки!
— Вы просто никогда не слушаете меня!
— Ты просто не умеешь сказать! — И хевдинг, коротко и без размаха, огромным кулаком ударил брата в покрытую бронежилетом грудь. — А сейчас заткнись! Сейчас поздно что-то менять, а когда нужно было дать голос, ты молчал, как побитая собака. — Арнольв подхватил отшатывающегося и задыхающегося ярла, железной ладонью перехватил потянувшуюся к саксу руку. — Остынь, ярл. После можешь вызвать меня на хольмганг, но сейчас молчи и слушай! — Вывернув руки брата, Арнольв в буквальном смысле оторвал того от земли. — Ты вечно так, сколько я тебя знаю: приткнёшься, чтобы потом неожиданно ударить исподтишка, так, как никто от тебя не ожидает. Тянешь до последнего, боишься открыть рот! Как женщина! Валишь грязь на одного из своих, с кем уже проливал кровь, когда молчал у Расколотого Камня Прялки, где мы собираем тинг! Поздно, Атли. Теперь замолкни навсегда… — Атли молчал, ловя ртом воздух и пытаясь вырваться из чудовищной хватки. — Пока сам конунг не разрешит тебе сказать! А это тебе за уродов, пришлых в Раумсдаль вроде дверга или… меня. — И он вновь неуловимо ударил брата в грудь, заставив сложиться пополам. — А то я уже и сомневаться начал, один ли у нас с тобой был отец…
Торбранд и Рёрик отвернулись, невесело переглядываясь между собой, хотя, сказать по чести, конунг был рад. Если бы Арнольв не ударил брата в этот момент, это пришлось бы сделать ему самому…
Никто потом так и не узнал, о чем Торбранд-конунг говорил с двергом-кузнецом, уведя его в лес на добрый час. Только вот потом никто так и не смог узнать изменившегося вмиг Ивальда, осунувшегося и поникшего головой. Кузнец молчал, отказывался от водки и не поднимал ни на кого глаз. На другом конце костра, то и дело прикладываясь к пластиковой бутыли и навзрыд извиняясь друг перед другом, общались братья Асбьёрнсоны. Раумы встревоженно и удивлённо переглядывались, пожимали плечами и молчали, прислушиваясь к ночи, насмехающейся над их ничтожными дрязгами чужим и неприятным голосом.
8
В путь отправились с рассветом, отдохнув, дозаправив «Слейпнир» и подкрепившись горячей пищей. Снова на пути вставали рощи, леса, холмы, озерца и крохотные речушки. Восемь колёс переваливали через старинные железнодорожные пути, отмеряли просёлочные тракты, пробуксовывали по улочкам разрушенных и брошенных деревень. Разноцветный и яркий бронетранспортёр раумов побледнел, покрывшись дорожной пылью, став похожим на настоящего странника. Двигатель работал чисто, а разработанная и опробованная прошлой ночью орудийная башня вращалась легко и шустро, радуя глаз и успокаивая сердца.
Что можно рассказать про дорогу? Про ползущий по карте крестик, минута за минутой, час за часом, приближающийся к цели? Про однообразные сопки, виднеющиеся вдали поселения, редких путешественников, встреченных на пути, синие ленты рек? Мир катится за бортом бронемашины, спокойный, умиротворённый и до безобразия солнечный, напевая голосами птичек, насвистывая тёплым ветром. Войну забыли в этих местах, воронки от взрывов затянулись цветами или наполнились тёмной водой, по остовам танков ползают плющи, а гильзы и старые автоматы мальчишки из соседних деревень растащили на игрушки. Здесь относительный мир — направление от Города на восток. Иногда патрулируют вертолёты Федералов, иногда встречается казачий разъезд, а сам Тогучин, говорят, уже давно частоколом обнесли, превратив в настоящую крепость. Усталая машина раумсдальцев ползёт на юг, вертя во все стороны головой-башней, а в её железном брюхе негромко бренчит гитара.
Километр, десять километров, верста за верстой. Остановки, редкие и недолгие: размять ноги, пару раз махнуть мечом, набрать воды из ручья да сходить по нужде. Им не нужен сон, им не нужны привалы. «Слейпнир», словно сам поверив в то, что рождён всемогущими Асами, не ведая усталости, несёт северян на юг. За рулём Хальвдана сменяет Хельги, потом Торкель. Миля за милей, вперёд, дальше и дальше.
В гору, наверх, на высоту, с которой открываются просторы. Старая водокачка вдали, возвышающаяся над лесом, лента грунтовки… Теперь вниз, в холмы и долины, мимо крупного посёлка, где напуганные мужики уже расчехляют пулемёты и заряжают ружья. Опять в воду, броней рассекая воды Анчеша, потом на полной скорости целых несколько километров, да так, что вопят и ругаются сидящие в десантном отсеке воины, неловко падая друг на друга. Снова лесной покров, снова измельчавшая речка под колёсами гиганта. Тут чуть свернуть, и под колёсами «Слейпнира» хрустят уже не лесные ветки, а гравий старинной дороги. Мосты, свороты, старинные указатели и ржавеющие в кюветах машины. Разбитый взрывами блокпост Федерации, за ним вдали что-то, отдалённо напоминающее закрытый объект, сейчас заброшенный, с обвалившейся проволочной оградой, загаженный кочевниками.
Поля, снова поля, бескрайние, словно и не по Сибири едешь. Озеро, река, мёртвая деревня. По столбам развешаны распятые скелеты, стучащие на ветру белыми костями, целая улица скелетов, пирамида из черепов. Странный знак на стене одной из уцелевших изб. Обгорелый дом, из заколоченных окон которого все ещё торчат изогнутые мёртвые руки тех, кто тщетно пытался покинуть объятое пламенем здание. Рифлёное колесо «Слейпнира» с треском переезжает полинявшую табличку с названием поселения «Красный Дол».