Хроника глобального бреда, стр. 9
У полузатопленного Ростова сверху висела еще лишь легкая дымка; у Воронежа шли уже в сумерках; сейчас же ночь была бесконечна и необъятна, а холод все нарастал. Русские побросали свои танки и автомашины в степях и буераках от Воронежа до Курска: двигатели не работали на сильном морозе; гранатометчики Галстяна шли теперь налегке. Но сколько же истомляющих тело и душу верст будет в их долгом пути?!.. Никто не мог сказать.
На подступах к Туле уже еле шевелились, волоча вручную сани с боеприпасами и тяжелым оружием. В сутки по заснеженным дорогам, с боем продвигались лишь несколько километров.
Шаг в сторону от обочины грозил смертью. И дело было не в минах: снег в глубоких кюветах затягивал в себя, точно болото! Без чужой помощи обессиленному трудно выбраться из такой западни — почти невозможно. В рыхлом снегу можно было просто утонуть!
Еще шли вперед, густо оставляя за собой окоченевшие трупы; верилось, что конец близок. Двигало одно — впереди тепло и еда!
Русские оборонялись слабо, понимая, что уже нет в этом острой необходимости: скоро противник «кончится»! Но перестрелки иногда возникали.
Тот бой у вокзала стал последним для Павла. От его батальона осталось не больше полусотни голодных и обмороженных бойцов. Теперь и жертвы уже не делили на две категории — раненых и убитых; раненых никто не лечил, и все они вскоре присоединялись к погибшим, пополняя список безвозвратных потерь.
Изможденные солдаты обосновались в подвале элеватора, разожгли костры из собранных обломков и молча уселись вокруг них: есть было нечего. Согрели кипяток, пили его, обжигаясь. Разведка донесла, что русские близко — на вокзале; все встрепенулись: у русских еда! Схватив оружие, ринулись вперед.
Преодолев сотню метров, увидели солдат противника. Пока устанавливали ДШК, те убежали, растворившись во мгле. Долго били наугад в темноту, потом пошли дальше.
У стрелки на пути к вокзалу их встретили огнем — упали первые убитые. Не сговариваясь, с едва похожим на крик стоном «а-а!» бросились вперед; от здания сортировки застрочили автоматы. Вломились туда обезумевшей толпой, невзирая на огонь, быстро расстреляли все и вся; обшаривали трупы противостоявших им, находя только крошки или ничего не находя. Стало ясно: это лишь тыловое охранение; основные силы там — на вокзале, и еда у них!
Едва отдышавшись, снова побежали, а вернее, поковыляли вперед. Из окон и дверей вокзала стреляли автоматчики, густо сея пули и мало в кого попадая.
Отчаянно рванулись к входу — изнутри ударил русский пулемет; крупнокалиберные пули в клочья разносили вбегавших, но их поток нельзя было остановить. Загремели гранаты, стрельба слилась в один протяжный вой.
Ползли по лестницам, этажам, заползали в комнаты. И стреляли, стреляли в чужих и своих, сходя с ума и не разбирая в темноте, куда палят, пока не в кого стало стрелять! По этажам с дикими стонами ползали раненые — их покидали последние силы. Скоро все они окоченели.
Галстян, пробравшийся в ходе боя в подвал, забился в какую-то комнату, лежал там и трясся от озноба: пуля ударила ему сзади в правое бедро. Горячая кровь текла по штанам на пол и в валенки.
Превозмогая немощь, он достал перевязочный пакет и намотал весь бинт на ногу, не видя, попадает ли на рану. Обессиленный, впал в забытье.
Очнулся от холода, не помня, долго или нет, лежал без сознания. В комнате было намного теплее, чем на улице, но его сильно знобило.
Весь содрогаясь, в полной темноте, шарил руками по сторонам, собирал щепки, разное дерево, бумагу; негнущимися от холода пальцами достал спички, развел огонек, стал греться у него. Дым из комнаты хорошо вытягивало в маленькое окошечко у потолка, удушья не было. Набрав немного тепла, огляделся в свете костерка: вокруг столы и стулья, в углу раскрытый сейф со стопками бумаг, по стенам какие-то полки.
С огромным усилием поднялся. Раненая нога не болела, но сильно занемела; опираясь на нее как на деревяшку, враскоряку подошел к стульям, стал ломать их. Стульев, на его счастье, было много: вдоль стены они стояли целым рядом, один на другом. В сейфе набрал бумаги, рядом с ним заметил лист железа, прислоненный к стене; старый костер затушил, новый развел уже на этом листе, решив, что так будет лучше.
Скрутив из бумаги факел, пошел по коридору наверх — там все были мертвые. Содрав с них несколько бушлатов, вернулся в свою комнату. Оделся теплее, постелил бушлаты на пол, прилег у огня и стал умирать.
Еды все равно не было — только огонь; он понимал, что, обессилев окончательно, перестанет поддерживать его и просто замерзнет. Поэтому лежал, уже ни к чему не стремясь и ни о чем не думая. Думать было незачем: жизнь кончилась, он уже сам хотел умереть.
Но смерть не шла — организм боролся за свое существование, противясь воле хозяина. Тогда он уснул. Спал, просыпался, подбрасывал дрова в огонь, опять спал. Знал, что организм он обманет: все равно умрет!
…На четвертый день пришли русские.
5
Павел, так же как и Орлов перед ним, первые дни спал, ел, снова спал. И так же — на четвертый день — оправился, наконец, стал разговаривать. Говорил по-русски уже на удивление легко, почти без акцента; сказались высшее образование и работа, связанная с общением.
Очень худой, изголодавшийся, ел он с завидным аппетитом, и все время деликатно благодарил Леху, уже не проявлявшего к нему неприязни и отпускавшего рацион без лишней скупости. И не подумаешь, что сам хотел недавно пристрелить несчастного!..
Хорьков любил, оказывается, кашеварить. Вместо голой тушенки и перловой каши из банок готовил теперь горячие супчики, от рассольника до харчо, или просто из консервированной курицы и вермишели. Овощей было достаточно — стеклянные банки лопнули на морозе, но очистив их содержимое, все равно пускали его в дело.
Сильно не хватало им цельной картошки и хлеба, да обходились как-то картофельным порошком и сухарями. Вместо чая Лешка частенько варил кисель из брикетов или готовил какао и кофе с сухим молоком.
После долгой голодухи такое меню было просто райским!.. Мусе доставалась своя доля тушенки, курицы или рыбки из банок.
В общем, жили сытно: продуктов было много.
— Как не хватает кому-то сейчас таких разносолов! — думал иногда Орлов. — Хоть нас спасли этим складом «заботливые» эмчеэсовцы; иначе зачем они все это сюда собирали, как не для спасения людей? Мы тут мародерами не являемся!
Никто из троих не знал, сколько придется здесь пробыть — когда очистится небо, давая дорогу теплу и свету. Пока что надо было жить здесь и о лишнем не думать: дальше видно будет, как и что!
Раны Павла рубцевались хорошо; организм его оживился теперь, получив необходимые пищу и лечение. Сначала больной ходил оправиться, опираясь на кого-либо, затем с найденным в медскладе костылем, а вскоре — и вовсе на своих ногах. Попади случайная пуля в кость, быть бы ему сейчас на том свете!..
Время долгих разговоров еще не пришло: отходя понемногу от прошлого напряжения, больше молчали, чем говорили. Каждый вспоминал свое.
Александр, мысленно оглядываясь назад, удивлялся тому, что вообще остался жив. Наверное, судьба бережет! За все время отступления он не получил ни одного ранения: там ногу подвернул, там руку ушиб, здесь вон — на задницу шлепнулся, и больше ничего. Зато сколько ребят пришлось похоронить! Их могилы остались по всему, такому долгому и тяжкому, пути отступления.
А наступать обратно не придется. Это после стольких-то жертв!.. Незачем наступать: уже нет врагов, нет их государств и армий. Куда и для чего наступать?
Какая же странная это была война!.. И как хорошо, что она все-таки кончилась.
Победителей нет, побежденных нет — награждать некого и не за что.
Орлов помнил почти всех раненых. Сначала их эвакуировали в тыл, но когда началось поспешное бегство, и тылы куда-то подевались, помочь им мог уже только он.