Псалмы Ирода, стр. 77

Только раз она немного приподняла лицо, чтоб бросить взгляд на Шифру. К этому времени Сарджи уже перешел на другую сторону костра. Гилбер кончил возиться с ножкой Шифры и теперь укачивал малышку, прижимая ее к своей украшенной бахромой куртке. Он улыбнулся довольной и гордой улыбкой матери в ответ на смех ребенка, пускающего пузыри. Сейчас, когда он держал девочку на руках, Бекка для него все равно что не существовала.

Жизнь за жизнь, подумала Бекка. Моя жизнь в обмен на твою, Шифра. О Богоматерь, дай моей девочке силу завладеть сердцем Гилбера Ливи! И тогда, если я умру, он заменит ей меня. Пусть Господь дарует мне эту милость.

«Бог помогает тем, кто сам себе помогает, — шепнул Червь ей в самое ухо и тут же напомнил об уроках, которые жены па давали девушкам перед праздником Окончания Жатвы. — Есть способы послать мужчину по тому пути, который ты предпочитаешь сама. Если ты еще будешь жива, когда подойдет очередь Гилбера, то сделай так, чтоб вверить ему судьбу Шифры».

«Если я выживу, я сделаю это, да ниспошлет мне Господь силу, и волю, и смелость…

Бекка все еще была погружена в молитвы, когда Мол похлопал ее по плечу, сказав:

— Корп говорит, что приготовил для вас, миз, уютненькое местечко. Идем со мной. Время.

21

Бекка не считала их, когда они один за другим приходили к ней, каждый с таким выражением на лице, будто он случайно запнулся обо что-то, чего вовсе не думал обнаружить на своем пути.

Она не считала их, ибо если принимала вот так — одного за другим, ей было легче заставить себя считать их за одного человека. Один за другим, и каждый раз она возносила благодарение Деве Марии, что этот другой уважал крови женщины и просил дать ему либо Поцелуй, либо Жест. Один за другим, но каждый, протягивавший к ней в темноте свои руки, был не тот, кого она так нетерпеливо ждала. Одетые или обнаженные, они не носили кожаную куртку с бахромой, никто из них не имел запаха дикого леса, ни у кого не было таких широких плеч и спины, никто не был Гилбером Ливи.

«Он сильный, он спасет Шифру, — думала она. — Он сильный, он вызволит нас обеих».

Когда к ней пришел Лу, он принес с собой горящую головешку в жестяной миске. Небольшой костер, который он зажег возле ее ложа из сосновых веток, высветил оспины на его лице так, что они стали казаться глубокими провалами. Бекка смотрела на него прямо и холодно. Если он искал в ее глазах ласку, то он ее вряд ли там обрел. Но и отказа тоже не встретил.

— Я хотел только взглянуть… — Он кивнул в сторону костра, который в целях безопасности развел в собственной блестящей миске. — Когда ты пришла к нам, мне показалось, что ты красива, но в темноте, да еще в начавшемся переполохе я ничего не смог разглядеть. А потом, у огня, ты тоже сидела от меня далеко… Я надеялся… Мне хотелось убедиться…

Бекка поняла, что он извиняется за принесенный огонь, и никак не могла сообразить — почему.

Она произнесла ритуальные слова, надеясь, что раз он пришел, то сейчас позволит ей сделать все, что надо, и на этом все и кончится. Но он продолжал сидеть и смотреть на нее так пристально, будто хотел съесть глазами. Его голодный взгляд пронизывал ее до костей, вызывал воспоминания о старых ранах и дрожь. Ей приходилось слышать еще более страшные истории, чем о женщинах, которых брали, когда они не были в поре, и которые умирали от разрывов. Иногда, а в те далекие Голодные Годы даже часто, женщины использовались для гораздо более насущных нужд, нежели хранение мужского семени.

Для того, чтобы называться Голодными, у тех времен были внушительные основания.

Разделявшее их молчание опасно сгущалось. Бекка попробовала действовать так, будто между ними ничего особенного не произошло: подумаешь, помолчали, ну и что? Но сидевший в ней Червь насмешливо заявил, что она ошибается. Это молчание было каким-то тяжелым, в нем до поры до времени затаилась гроза, а может быть, та опасная тишь, которая, если верить древним сказаниям, спускалась на бескрайние просторы зеленых вод, бесшумно отступавших от земли только затем, чтоб с диким ревом кинуться обратно на берег, дабы без остатка сокрушить Башни Гордыни.

Наконец женская слабость заставила Бекку нарушить железное молчание.

— Там… откуда ты… женщины говорили другие слова? — Возможно, он не понял приглашения?

Лу покраснел. Он сидел напротив нее с высоко поднятыми коленями; между ним и Беккой находилась миска с костерком. Ее вопрос заставил Лу подтянуть колени еще выше, так что при мерцающем свете пламени он стал похож на треснувшую коричневую оболочку впавшего в зимнюю спячку жука. Если б у него не было такого несчастного выражения лица, которое трудно забыть, она никогда бы не поверила, что это тот самый парень, который так насмехался над Сарджи, предлагая взять на себя и его очередь. Теперь было очень похоже, что ему и со своей-то не справиться.

Чем дольше он станет тут сшиваться, тем дольше не придет Гилбер Ливи, а у Бекки к тому было неотложное дело. Она снова попыталась поднять настроение Лу.

— Твой старый хутор, он лежит ближе к горам или к Коопу, если считать от Благоговения? — Она назвала хутор Виджи, а не свой, надеясь, что громкая слава ясновидящего гнома разносится далеко, что делает Благоговение лучшим ориентиром на местности. Виджи был единственным существом, пользовавшимся широкой известностью.

Лу покачал головой, отказываясь клевать на такую приманку.

— Все это в прошлом, — сказал он. — Ушло навсегда. Я теперь принадлежу к этой скадре. Хоть я родился не в Пограничье, но стал почти не хуже их. Зарабатываю себе прежнее имя. — То, как он это сказал, звучало, будто он мечом обрубил все вопросы о себе, обрубил раз и навсегда. — А ты действительно красивая, — добавил он вроде бы совсем не к месту.

Бекка не знала, как следует отнестись к этим словам. Тогда она подвинулась на своем ложе из сосновых веток и сделала Лу знак приблизиться к ней. Она не знала — и никогда не узнает, — из какого он хутора, почему он его покинул, сколько ему лет. Но она знает, что страх течет по его коже как масло, готовое вспыхнуть и сжечь его заживо. Тонкая пленка страха покрывала рану какого-то невыразимого стыда, который она чувствовала, будто на язык ей попал комок протухшего жира. Да, в хуторских ребятишках прекрасно умели воспитывать чувство стыда. Иногда оно внедрялось столь глубоко, что, казалось, стыд становился ядром какой-то собственной тьмы. А во тьме ребенок терялся, страх схватывал его с еще большей силой. И вот сейчас она будет держать в объятиях именно такого потерявшегося хуторского мальчика.

Он придвигался к ней постепенно, его тело пыталось доказать ей, как он смел, но его глаза кричали, что все это ложь. Она жестом дала ему понять, чтобы он прилег на сосновую подстилку рядом с ней. Тихо-тихо, чтобы не напугать его, она стала рассказывать ему старую сказку для детей:

— Когда женщины впали в грех и повсюду воцарилось беззаконие, они стали давать мужчинам в любое время, когда хотели, или отказывались принимать их семя по прихоти; и узнал Бог об этом, и огорчился. Он обратился к Пресвятой Богородице, сказав: «А где же дети?» И Богоматерь заплакала, ибо женщины либо не впускали в себя семя, либо заставляли его падать на иссохшую землю, потому что отвернулись они от колыбелей и те опустели. А сами они стали гоняться за яркими побрякушками Дьявола, отшвыривая ногами колыбели, будто это были ловушки.

И тогда Господин наш Царь, ощутив печаль Господа, сказал Богоматери: «Воззри на этих неблагодарных, этих истинных дочерей Евы. То, что они могут получить даром, они выбрасывают и разрушают. А за тем, что никак не должно вызвать у них желания, они гоняются в своей гордыне. Из-за их эгоизма колыбели пустуют, но гнев моего меча наполнит эти колыбели их собственной кровью».