Псалмы Ирода, стр. 37

— Что прячешь ты, дитя? — сказал Виджи, продолжая упорно вглядываться ей в глаза. Это было одновременно и утверждением, и вопросом. — Тайна эта слишком глубока для моего внутреннего взора, но я знаю, что она существует. Не спускай с нее глаз, Пол. Будь для нее щитом, будь скалой, будь Бараком [4] для этой Деборы. Приходит конец убийствам, и слышна уже новая песнь, которую время возносит к луне, и реки ищут путей из моря…

Виджи трясло. Это нисколько не походило на дрожь, вызванную страхом. Это был спазм, сотрясавший все его тело, от которого стучали зубы, а кости скелета дергались в разных направлениях. Он свалился на землю, молотя по ней руками и ногами. Бекка не могла оторвать от него глаз, она с невероятной силой прижимала к губам побелевшие пальцы. Зерна просыпались у нее из рук, когда па упал на колени возле Виджи, вытащил у него из-за пояса палочку с глубокими следами зубов и с большим усилием вложил ее между крепко сжатыми челюстями карлика.

Вокруг них быстро собиралась толпа. Бекка слышала голоса, шептавшие:

«Это Виджи из Благоговения. Помоги нам Господин наш Царь, Виджи опять пророчествует!»

«Сила этих видений слишком велика для такого маленького тельца и для его лет».

«Истина для всех тяжела…»

В ответ прозвучал злорадный смешок:

«Ну, в его-то прозрениях далеко не все и не всегда истина. Я слыхал, что это мать обучила его тайным делам, чтоб он смог выжить. Она тоже считалась провидицей, иначе бы его отец никогда не дал Виджи увидеть хотя бы второй рассвет. Каждый раз, когда в Благоговении дело приближается к Чистке, к Виджи приходят „видения“, и судьба милует его еще раз».

Бекке очень хотелось узнать, кто это говорит, но она не осмеливалась обернуться и поглядеть. Ее глаза должны оставаться опущенными к земле. Даже если па сейчас полностью погружен в заботы о Виджи, то всегда найдутся языки, готовые позже доложить ему, что она нарушила правила поведения достойной девушки. Она решила избежать этого и, опустившись на колени, стала собирать вторично рассыпанные семена.

Наконец появились люди из Благоговения, привлеченные криками толпы. Па оставил Виджи на руках его родичей и увел Бекку в лагерь Праведного Пути. Он даже не спросил у нее о зернах, а у нее не хватило духу напомнить ему о них. Она все же умудрилась опустить их в свой карман и услышала, как сухие зерна шуршат по обложке спрятанной там же книги.

Большую часть пути они проделали в полном молчании, но как только показалась девичья палатка, Пол больно схватил Бекку за руку.

— Ни слова о том, что ты слышала от Виджи, Бекка. Ни словечка, ни шепотом, ни вслух! Ты меня поняла?

— Д-д-да, па. Ничего о том, что сказал Виджи.

— Молодец. — Он отпустил ее руку, круто повернулся и ушел, предоставив ей идти своей дорогой одной. Бекка решила быть покорной и хорошей дочерью и постараться забыть обо всем, что случилось; однако синяк на руке скоро почернел, а лицо карлика все еще стояло перед ее глазами, пока, наконец, брови, борода и вся плоть не сошли с него, оставив лишь обвиняющие глазницы черепа.

9

— Как тебе мое платье? — спросила Дел. Бекка никогда еще не видела свою сводную сестру такой взволнованной. Дел ведь никогда не теряет головы, Дел лучше всех знакомых Бекке людей умеет притворяться, и вдруг сейчас эта самая Дел не может скрыть, что она всего лишь девчонка, охваченная паническим страхом. Ночью ее уже как следует пронесло, да и не только ее.

Хотя все они за ужином почти ничего не ели, можно было только дивиться тому, как быстро все съеденное вышло из них. Если бы вскоре одна из пожилых хуторских женщин не пришла вынести их ночные горшки, то очередная девица со слабым желудком оказалась бы в весьма затруднительном положении. Те, кто был поздоровее, сделали все, чтобы помочь своим пострадавшим сестрам, а главное, позаботились, чтобы ни слова о ночных событиях не дошло до отца. Невозможно представить, какова была бы его реакция на одно лишь предположение того, что его дочери способны опозорить Праведный Путь.

— Ты выглядишь чудесно, Дел, — ответила Бекка, без всякой необходимости разглаживая ладонью белоснежную юбку родственницы. — Думаю, немало альфов затеют из-за тебя драку сразу же после первой фигуры нашего танца.

— Вруша, — с облегчением улыбнулась Дел. Из глаз девушки исчезло выражение страха.

Бекка с трудом выдавила ответную улыбку. Она чувствовала себя отвратительно, и лишь силой воли ей удавалось обуздать взбунтовавшийся желудок. «Я не заболею. Не позволю себе заболеть. Эта палатка и без того провоняла так, что в ней нечем дышать. Было бы свинством добавить к этому еще и свою долю». Бекка молилась, чтобы их очередь танцевать подошла поскорее, прежде чем жара, нервное напряжение и зловоние заставят ее последовать примеру более хилых родственниц.

Палатка, в которой их разместили, была куда жарче девичьей палатки в лагере, хотя и заметно превосходила ее по размерам. Брезент шатра был толстый, старый и черный. Никакой свет не проникал сквозь стенки — ни снаружи, ни изнутри. За туго натянутым входным полотнищем девушки с хутора Благоговение только что кончили танцевать на великолепном дощатом полу площадки, окруженной волшебными, изготовленными в городе фонарями, которые, так сказать, похитили у дня круг его яркого света и перенесли его прямо в созданное Господом Богом чрево ночной темноты. Но как бы ослепительно ни сияли наводящие страх прожектора, ни один лучик света не должен был проникнуть в этот шатер. Лишь один-единственный тусклый светильник свисал с потолка, и девушки еле-еле могли разглядеть друг друга в полумраке.

Бекка пыталась подавить в себе ощущение гнетущей тяжести от жаркого, спертого и вонючего воздуха. Ее платье промокло насквозь под мышками, тонкие струйки пота стекали по внутренним поверхностям бедер. Бекка подумала: не следует ли отнести хотя бы часть того неистовства, с каким, по слухам, плясали некоторые девушки, за счет чувства освобождения, которое они испытывали, выйдя из шатра на свежий воздух, где наконец-то можно было дышать?

Музыка все же доносилась туда, куда не мог просочиться свет. Плохо различимая, приглушенная толстым брезентом мелодия, как робкий вор, пробиралась в шатер. Струнные, ударные и духовые инструменты, собранные со всех хуторов, относящихся к Имению Добродетель, находились в руках тощих подростков и согбенных стариков, чье шаткое право на жизнь зиждилось лишь на том, как быстро и как хорошо сумеют они подчинить себе душу музыки. Прекрасно быть творцами музыки, думала Бекка. Она навострила уши, надеясь уловить из обрывков музыкальных фраз главную мелодию, исполняемую снаружи.

Женщинам заниматься музыкой не полагалось. Это считалось грехом. О, напевать они могли все что угодно, если было подходящее настроение. Временами от пения просто нельзя было удержаться. Например, во время стирки, когда однообразие движений и звуков — шлеп, шлеп, шлеп — способно было довести ум до исступления; песня служила тогда своего рода спасательным кругом, удерживающим работающих женщин на поверхности реальности. Нет, женщинам петь не возбранялось. Святая Дебора тоже пела под своим чудесным деревом, а Дева Мария песней утешала Сына, когда ангельский посланец Царя Ирода провожал их в страну изобилия — в Египет. Так что пение было для женщин делом естественным, и его от них ожидали.