Летний сад, стр. 22

– Альбина…

Услышав голос Акентьева, для которого, похоже, здесь не было ни преград, ни запретных территорий, девушка напряглась, словно окаменела. Лицо ее исказилось в гримасе. Не открывая глаз, она четко произнесла:

– Что вам нужно? Один из Акентьевых уже получил от меня желаемое. Уйдите, и как можно скорее.

– Альбина, вы меня…

Девушка открыла глаза. В них была такая злоба, что режиссер, криво усмехнувшись, поспешил ретироваться.

Охоту на Наташу Муранец Альбина вела по всем правилам. Потолкавшись пару субботних дней у отца на отделении под благовидным предлогом: «Как? А мне он сказал, что будет здесь!», она вычислила искомую персону и, дождавшись окончания сестринской смены, незаметно проводила ее до дома.

Установив, что каждое второе дежурство Муранец заканчивает в восемь часов утра, Альбина пришла к выводу: это время суток наиболее удобно для осуществления задуманного. Медсестра жила в огромном девятиэтажном доме на углу Металлистов и Пискаревского. Утром лестничные марши, как правило, были пустынны.

В тот день с самого утра шел сильный дождь. Прохожие, спрятавшись под зонтами, спешили по своим делам.

Завидев Муранец, торопливо идущую от трамвайной остановки к подъезду, Альбина быстро зашла в него, поднялась на заранее спущенном лифте на восьмой этаж и стала ждать.

Как только Муранец вышла из лифта и, зазвенев ключами, остановилась у дверей своей квартиры, Альбина, достала из кармана дождевика костяной нож для бумаг. Плечом она сильно вдавила невысокую Муранец прямо в дерматин двери, левой рукой туго намотала ее длинные, но жиденькие волосы на руку и, ткнув костяным лезвием ей в живот, шипящим голосом сказала:

– Стой спокойно! Останешься цела.

В мавзолейной тишине подъезда послышалось легкое, даже веселое журчание. Аммиачный запах быстро заполнил площадку.

– Я все отдам, – просипела Муранец.

– Мне «все» не надо. Сейчас ты быстро разъяснишь, что за историю устроила с мальчишкой-практикантом, Женей Невским.

Рассказ Муранец был краток и честен.

У Альбины сжалось сердце. Будь у нее сейчас настоящий нож…

– Запомни этот день, – зловеще шепнула она перепуганной медсестре и устремилась вниз по ступенькам.

В тот день Альбина была тиха и задумчива.

– Моисей Аронович!

– Да, прекрасное создание, я весь – одно большое ухо, – старик, как мог, уже битый час пытался поднять настроение ученицы.

– «Во многом знании – многие печали», кто из пророков это сказал?

– Детка! Я же простой ремесленник, а не чтец-толкователь Великой книги, хоть дважды в день и прохожу мимо синагоги.

Альбина вздохнула.

– И что, это так важно?

– Да нет, просто как-то на ум пришло, – девушка рассеянно стирала резинкой карандашные пометки на лекалах.

– М-да, чтоб жили так твои враги. – Наппельбаум подошел к ней и по-отечески погладил по плечу. – Но нужно собраться. Сегодня Олег привезет работу, и нам придется задержаться.

В паре с Моисеем Ароновичем Альбина до девяти вечера кроила привезенные Олегом отрезы. Старый мастер был разговорчив и весел.

По окончании аврала Олег, отказавшись от помощи закройщиков, ловко сложил готовые детали в свою большую сумку, протянул Наппельбауму конверт – «Как обычно, уважаемый!» – и, подмигнув Альбине, ушел.

– Мы славно потрудились, пора передохнуть, – сказал мастер и, вынув из конверта сторублевую купюру, передал ее помощнице. – Ученические двадцать пять процентов, твердый тариф со времен моей туманной юности, что «вяло ковыляла по пыльным швальням Львова», – пропел Наппельбаум. – Держите, Альбина, это ваше…

Двадцать восьмой трамвай не торопился. В густых сумерках, после внезапно окончившегося ритмичного напряжения последних часов, Альбина чувствовала себя потерянной и одинокой. Мысли перескакивали с одного на другое, но преобладало общее состояние душевного томления.

– Альбина, – она и не заметила, как к остановке подъехал «жигуленок» Олега. Это была красная «тройка», из приоткрытой передней дверцы которой негромко лилась песенка Пиаф «Non, rien de rien», – вы извините, может быть, я назойлив?

Альбина, шагнувшая было в сторону машины, остановилась, вопросительно посмотрела на загорелого красавца.

– Могу довезти до дома или, если решитесь, давайте махнем на залив.

«Решительность, решение, поступки…» – под этими знаковыми определениями она прожила последние три недели. Еще стоя на тротуаре, она знала, чем закончится эта встреча. Готовность Альбины изменить свою жизнь одержала верх над доводами разума.

– Поехали на залив, но мне сначала необходимо позвонить.

– Да вот же, телефонная будка у вас за спиной, – Олег рассмеялся.

– Алло, папа?

– Да.

– Ложись, не жди меня. Хорошо?

Глава 6

Количественные и качественные изменения в семействе Иволгиных

Тревога и нехорошие предчувствия Наташи по поводу приезда в Ленинград ее родителей оправдались. Забуга-отец дал таки «прощальную гастроль».

Дом свадебных торжеств имел два зала, где одновременно проходили мероприятия указанного плана. В одном зале праздновали день бракосочетания Иволгины–Забуги, в другом отдавали замуж за газовщика-югослава какую-то гатчинскую девицу.

Выйдя на улицу освежиться и услышав звуки неродной речи, Забуга-отец для начала вполне миролюбиво попросил у соседей огоньку. Слово за слово, и, уже переходя на повышенный тон, дальневосточный отец счел своим долгом подвергнуть суровой критике ревизионистскую политику маршала Тито. Не найдя в этом важном политическом вопросе понимания, он в довольно грубой форме попрекнул жениха и его родню, а также все народы братской Югославии в потребительском подходе к СССР вообще, и к его природным богатствам в частности.

Схватив незадачливого гатчинского коллегу-тестя за грудки, он бросал ему в лицо суровые обвинения вперемежку с матерными словами. Браты-хорваты, свято чтившие честь национального оружия, разумно решив, что противник «первым начал», парой не совсем корректных ударов в низ забугского живота отбили у агрессора своего нового родственника.

Профбогиня Соколова, предводительствовавшая на свадьбе комсомольско-молодежным звеном и по этому случаю выпившая довольно много спиртного, скорее по инерции, свойственной любому коллективному организатору, нежели по объективной необходимости, ввела в гущу боя смешанный отряд института им. Лесгафта с истошным воплем: «Наших бьют!» Победа профессионалов над любителями была бесспорной.

Впрочем, радость победы была омрачена вмешательством миротворческих сил, но не в белых ооновских касках, а в серых мундирах и того же цвета фуражках с красными околышами ленинградской милиции.

Большинство активных участников побоища были препровождены в ближайшее отделение милиции. Возможно, это принудительное некомфортное размещение и послужило причиной сближения недавних врагов, которые, сбившись в кучку и поминутно с опаской поглядывая на решетчатую дверь, приступили к составлению плана своего освобождения, благо, что партизанские традиции были известны обеим сторонам. Слава богу, что осуществить этот план они не успели.

Прибывший по тревожному вызову начальник милицейского отдела (двадцать задержанных – не шутка!) быстро разобрался в причинах и следствиях, и задержанные были отпущены.

«Интересно, – думал Вадим Иволгин, прожив календарную неделю в новом гражданском состоянии, – замечают ли женщины перемены в своем отношении к партнеру после получения свидетельства о браке?» Несмотря на то, что Вадим слепо обожал супругу, он это заметил и не знал, как справиться с возникшим душевным дискомфортом.

Вроде бы все осталось по-прежнему: Наташе, несомненно, были приятны и лестны его забота и внимание. Она по-прежнему не медлила с ответной реакцией – жестом, взглядом, поцелуем или более интимным образом поощряя Домового к романтическому восприятию начального этапа семейного строительства. Она по-прежнему живо интересовалась его мнением, первая начинала исполненные уверенности и оптимизма разговоры о благополучном исходе родов и возвращении в спорт. По вечерам, когда Дим-Вадим усаживался на кухне ремонтировать очередной бытовой электроприбор, сидела с ним рядом и притворно сетовала: «Конечно же, бездушные железки мужикам всегда дороже и ближе». Молодой супруг в ответ начинал взволнованно оправдываться, доказывать необходимость поддержания процесса материального обеспечения семьи и, в конце концов, сбитый с толку лукавым взглядом супруги, сдавался на милость коварной победительницы. За бурными ласками забывался включенный паяльник, и только чадный дым кухонной столешницы возвращал молодых из царства амуров в прозаическую действительность.