Долой огуречного короля, стр. 8
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Я открываю, что Огурцарь не соблюдает условий компромисса. Моя сестрица и ее кадр насквозь промокают; но я не этого хотел, когда брался за садовый шланг. У примерных учениц тоже есть жизненные проблемы. Ругательства помогают, но ненадолго.
Изумительный, бесхаслингеровский день быстро прикатил к финишу. Я решил было подождать Мартину перед школьными воротами, но заметил Бергера Алекса, который маячил тут же. Поскольку он железно поджидал Мартину, я развернулся и двинулся к дому один.
Калитка нашего сада была заперта. Я перемахнул через забор. Дверь в дом тоже была заперта. Я забрался внутрь через открытое кухонное окно. Вообще-то у меня есть целая связка ключей на все случаи жизни – от дома, от сада, от подвала, от гаража, от чердака. Мне ее папа подарил на двенадцатилетие. Вся связка держится на подвеске – красном гоночном автомобильчике, который к тому же превращается в карманный фонарик и еще гудит. Но вот уже неделю я не могу найти ключи. Они как сквозь землю провалились. А спрашивать маму, не видела ли она их, когда убирала, я не хотел. Она бы сразу решила, что я их потерял и они попали в руки матерого взломщика. Она бы лишилась сна и вынудила папу врезать новые замки: очень она взломщиков боится.
Итак, через кухонное окно я залез в дом. На столе лежали две записки. Одна от мамы, что она задерживается у парикмахера, так как новый способ завивки и отбелки волос требует больше времени, и что нам следует разогреть на обед тушеную капусту.
Другая записка от деда. Текст такой: «Ушел встречать Ника. Потом идем в городской парк! Салют! Дед!»
Дед всегда заходит за Ником в школу. Иначе Ник просто не дойдет до дома. С большей радостью он завернет к Хуберту, нашему плотнику.
Я подумал: «А ведь, кроме меня, дома ни души», но сразу вспомнил, что где-то рядом Куми-Ори. Подошел к папиной комнате и посмотрел в замочную скважину. Ничего не видно и не слышно. Тогда я открыл дверь и осмотрелся. Повсюду заглянул, даже в шкаф, и под кровать, и в корзину для бумаг – Огурцаря нигде не было. Стало быть, Огурцарь не выполняет условий соглашения между мамой и папой и за милую душу шастает по дому, когда папы нет.
Я перевернул весь дом, разыскивая Огурцаря. Мало-помалу во мне росла надежда на то, что куми-орские подданные захватили короля и вздернули его. Через кухонное окно я вылез обратно в сад. Оглянулся по сторонам – куми-орского короля нет как нет.
У калитки стояли Мартина с Алексом. Было похоже, что между ними кошка пробежала. Это меня здорово удивило. Обычно они ходят рука об руку, и Алекс, как овечка, взирает через свои окуляры на Мартину, а Мартина, как овечка, взирает из-под своей бахромы на Алекса, при этом они нежно воркуют. Но сегодня они не ворковали, а громко перепирались. И глядели отнюдь не овечками – тиграми.
До меня донесся голос Алекса: «Если ты позволяешь им обращаться с тобой, как с грудным младенцем, значит, так тебе и надо, что они обращаются с тобой, как с грудным младенцем!» И еще: «Не давай запрещать себе самые безобидные вещи!»
Мартина: «Легко тебе говорить, когда отец сделал вам ручкой. С мамой и я договорилась бы!» И еще: «Можешь тогда Анни Вестерманн прихватить, кретин лохматый! Ей все позволено!»
Разумеется, они еще очень многое высказали друг другу, но я четко уловил только это. Снова лезть в дом через кухонное окно было лень. Я хотел взять ключи у Мартины. Едва я шагнул к калитке, как вдруг вижу под кустом сирени, совсем рядом с калиткой, что-то красновато поблескивает. Драгоценные камушки в короне Огурцаря!
Огурцарь затаился под кустом и подслушивал, как Алекс с Мартиной выясняли отношения. Он был настолько поглощен подслушиванием, что меня вовсе не заметил.
«Ну, подлая тыква-мыква, погоди!» – пронеслось в моей голове. Сначала я хотел звездануть ему камнем по кумполу. Но не был уверен, выдержит ли огуречная черепушка. Королевские мощи под сиреневым кусточком никак не входили в мои планы. У меня под ногами, в траве, змеился садовый шланг. Я поднял его, прокрался к Куми-Ори и включил воду. Сначала я сбил струей с Огурцаря корону, а потом стал окатывать его с головы до ног. То ли напор воды был чересчур сильным, то ли Куми-Ори оказался хиловат, но струя намертво припечатала Куми-Ори к забору. Он висел, как пришпиленный, и орал не своим голосом: «Гусьпади Гоглимон, помажите меня! Ваша ламчишка меня угаражать!»
Я невольно улыбнулся и подумал: «Долго же тебе звать придется. Он сидит небось в своем автострахе и считает!»
Я пустил воду на всю железку. Тут калитка распахнулась, и Мартина, злая-презлая, ринулась на меня с криком: «Ты что – рехнулся, юный придурок!»
Она была мокрая, как мышь. Волосы растрепались и налипли на лицо, платье и все остальное – хоть выжимай. Бергер Алекс просунул голову в калитку. С него могла натечь хорошая лужа. Вода жирными струями лилась с длинных косм. Серый свитер растянулся и стал черным – вот как он вымок. Алекс проорал: «Тебе с твоим чокнутым братцем лечиться надо, курица мокрая!»
И ушел.
«Извини, пожалуйста, – сказал я Мартине, продолжая поливать Огурцаря, – если я вас немного обрызгал, но я должен вправить мозги Его Огуречному Величеству и расквитаться с ним за все!»
Мартина увидела Огурцаря, пришпиленного к забору. Она посоветовала остановиться, не то я отправлю его на тот свет. Я завернул кран. Но без особой охоты. Огурцарь шмякнулся на землю, стряхнул с себя воду, как собака после купанья. А потом кэ-эк даст деру.
Мартина подбежала к кусту сирени, схватила корону и запустила ее вслед улепетывающему монарху.
Я крикнул: «Держи свою драгоценную корону! Крути педали, пока не дали! Хиляй на полусогнутых!»
Мартина проблеяла «бэ-э-эа» и показала язык.
Куми-Ори поймал на лету корону, напялил ее на свой черепок и юркнул за угол дома.
«В жизни такого удовольствия не получал», – сказал я Мартине, сладко потягиваясь.
Мартина все еще крутилась около сирени.
«Вольфи, глянь-ка сюда», – позвала она.
Я поглядел. Под сиреневым кустом что-то краснело: автомобильчик-подвеска для моих ключей. А рядом лежала связка. «Ты что, посеял их здесь?» – спросила Мартина.
Я покачал головой: «Не имею привычки прятаться под кустами и подслушивать. А посему ключей под кустами не теряю».
Мы посмотрели друг на друга. Мартина скрипнула зубами: «Лучше бы папа вместо Огурцаря завел дюжину гадюк!»
Я сунул ключи в карман, заметив, что она права.
После этого Мартина переоделась, и мы разогрели тушеную капусту. Капуста получилась бы просто объедение, если б Мартине не взбрело в голову приготовить ее по-индонезийски. Она брала с полочки, где у мамы хранились специи, все, что попадалось под руку, и швыряла в капусту. Капуста от этого не стала лучше. Она стала странноватой. Даже не берусь в точности описать, какой именно.
Ну, к примеру, поджарка из свинины – это вкусно, и пирожки с абрикосами – вкусно. И картофельные оладьи тоже. Чечевичная похлебка – это невкусно. Шпинат – невкусно, и рубец – тоже невкусно. Про тушеную капусту нельзя было сказать, вкусная она или невкусная. По вкусу она вообще не напоминала что-либо, имеющее к еде хотя бы отдаленное отношение. Но я ее все-таки съел. Очень уж хотелось сделать Мартине приятное.
Сама Мартина к тушеной капусте даже не притронулась, не из-за вкуса, а потому, что чувствовала себя несчастной. Она рассказала, что у них с Бергером Алексом все кончено. После того как он заявил, что такой кадр не может представлять для него интереса: и вечером-то у нее ни минуты свободной, и даже в субботу никуда с ней не выберешься. А ему нужна спутница для пикников и летних ночных карнавалов. А еще он со своим другом и палаткой думает летом отправиться в Югославию, и Мартина должна решить, едет она или нет. Если нет, то он возьмет с собой Анни Вестерманн.