Инженер Средневековья, стр. 20

— Погоди, Борис. Ты говоришь, что привозил медь в Польшу?

В двадцатом веке Польша является одним из главных экспортеров меди. Очевидно, рудники возле Легницы еще не открыты.

— Конечно. Торговля медью приносит доход, хотя и не слишком большой. Ты понимаешь, что я недостаточно богат, чтобы участвовать в таких крупных предприятиях, как торговля тканями, поэтому лучшее, что я могу сделать, — это соединять отдельных торговцев с различными запросами, которые не знают о существовании друг друга. Так и я сделал с одним сортом красного венгерского вина. Оно не высоко ценится в Венгрии и потому дешево, однако краковскому епископу оно пришлось по душе. Он заказал большое количество по цене, которая полностью возместит мне все издержки. Трудность в том, что рынок янтаря сейчас небольшой, и уплати я долг Швайбургеру, я не смог бы доставить заказ епископа. Я навел справки и выяснил, что у моего кредитора не было острой нужды в деньгах, поэтому решил отсрочить выплату до весны. Это весьма выгодно, хотя мне и придется уплатить ему убытки.

— Ты имеешь в виду дополнительный процент с его денег?

— Процент? Как ты можешь так думать, пан Конрад? Разве тебе неизвестно, что брать процент — это стяжательство, преступление против Церкви?

— О… Тогда что в первую очередь получит Швайбургер за то, что одолжил тебе деньги?

— Да ничего. Конечно, он беспокоился о сохранности своих средств и настаивал на том, чтобы его люди привезли их мне. Мне пришлось согласиться заплатить им за эту работу. Это обошлось мне в тысячу двести гривен, но заем был беспроцентным.

— И ты заплатишь ему не проценты, а убытки или другие затраты на перевоз, если вернешь деньги позже.

— От тысячи до полутора тысяч гривен в зависимости от того, насколько будет отсрочена выплата. Именно так делаются дела.

До полудня мы ехали молча, а затем мой спутник произнес:

— Пан Конрад, ты получил удар в плечо, он не опасный?

— Нет. Возможно, там сейчас синяк размером с мое лицо, но рука работает нормально.

— Тогда почему ты так мрачен? Два дня у меня на службе — и уже богат!

— Я ненавижу убивать.

— В нашем деле без этого не обойтись.

— Что верно, то верно.

— Еще как! Удар, который ты ему нанес, был просто замечательный. Твое лезвие вдруг оказалось на другой стороне его меча. Затем ты даже не ударил его! Ты выпрямил руку и как будто толкнул его, и твое лезвие вышло с обратной стороны его шеи!

— Это называется двойной удар. Ты бьешь по его мечу, и когда он отодвигается, чтобы отбить твой удар, опускаешь свой меч под его клинок и бьешь с другой стороны.

Борис смаковал мой поединок так же, как ему не терпелось снова поторговаться. Я удивился, что он не заказал пива.

— В следующий раз, когда мы спешимся, ты должен показать мне, как это делается. Мы потеряли время, и нужно пройти Моравские ворота, пока погода не испортилась. Уже шестой час. Шестой, а мы с утра еще ни глотка не сделали!

Он расстегнул свой кожаный мешок с пивом и начал жадно пить. Затем протянул мешок мне, и я понял, что тоже испытываю жажду.

— Во время драки лошади отдохнули. Может, перекусим прямо в седле?

— Ты хозяин, как скажешь, так и будет.

Мы продолжили путь. Когда спешишь, нельзя все время скакать галопом — это плохо для лошади. Надо чередовать аллюры. Сейчас мы ехали рысью.

Еще засветло мы проехали мимо города-крепости Освенцим.

— Можно перебраться через реку и переночевать здесь, пан Конрад, но боюсь, что погода переменится. Если снег пойдет раньше, чем мы пройдем через Ворота, наш добрый епископ с опозданием получит свое вино.

— Как скажешь, Борис, хотя погода весь день была хорошая.

Я не привык ездить верхом и очень устал. Лошадь у меня была отличная, но десять часов в седле — это уже слишком.

— Да, а земля достаточно тверда для хорошей езды. И все равно у меня такое предчувствие, будто что-то не так, и я беспокоюсь.

Так мы продвигались до самой темноты, кормили лошадей и давали им отдохнуть. Когда взошла луна, мы снова пустились в путь.

Через три часа все лошади, кроме Анны, начали спотыкаться, и настала пора остановиться. Я поставил палатку, развел костер, достал немного вяленой оленины и бросил ее вариться в ячменную похлебку. Борис же тем временем стреножил и разгрузил лошадей.

После того как мы вдвоем втиснулись в мою круглую палатку, Борис сказал:

— Это арабская арифметика очень интересна, и я вижу, что как только к ней привыкнешь, она кажется намного проще, чем старая римская. Но в ней есть один недостаток старой системы.

— Какой же?

Боже, как я устал.

— Она так же основана на десятках и сотнях. Большинство товаров, которые я покупаю и продаю, исчисляются дюжинами, а дюжина — хорошее число. Я могу разделить дюжину на две, три, четыре и даже шесть частей. А десять можно разделить только двумя способами — на два и на пять.

— Так почему бы не приспособить арабскую нумерацию к основе «двенадцать»? — предложил я. — Всего лишь добавь еще два знака — для десяти и одиннадцати. Тебе нужно будет запомнить новые таблицы умножения, правда, ты еще не выучил старые. Я — покажу тебе утром.

Наверняка это было одно из самых полезных дел в моей жизни. Но также и одно из самых трудных.

— Как хочешь. О, я вижу, ты разумно поступил с обретенным богатством.

— Да. Я привязал его к лодыжке.

Сейчас тринадцатый век, и меня окружали грабители и головорезы. Впрочем, я и сам теперь мало чем отличался от них.

ГЛАВА 8

Пивной мешок опустел, и я уже почти выговорился, когда пошел снег. В двадцатом веке здесь были бы фабрики и многоэтажные дома, но мы за все утро не встретили ни единой живой души. Мы разработали — в голове — таблицы для сложения, вычитания, умножения и деления для арифметики, основанной на числе двенадцать. Борис заучил их и к полудню делил многозначные числа. Невероятная демонстрация интеллекта.

Вообще, почти все люди, которых я встречал в тринадцатом веке, обладали интеллектом выше среднего. В чем-то они были невежественными, но все же сообразительными. Является ли интеллект природной компенсацией невежества? Или в современном образовании есть что-то, что разрушает мозг? В школе мне было откровенно скучно. Или нас намеренно выращивали глупыми? Не иначе как тому содействовали священники. Здесь духовенство было единственным образованным классом, и для многих крестьянских мальчиков это единственный путь наверх. Обет безбрачия, которого требовали новые Григорианские реформы, был равносилен убийству. Пока еще эти реформы не были приняты в Польше, но скоро будут. В течение веков в монастырях давали обет безбрачия.

Города привлекали умных ребят, которые не стремились пополнить ряды духовенства. Вместе с тем города эти были так грязны, что наверняка служили рассадником всякой заразы. Неужели семи столетий достаточно, чтобы все изменилось? Выходит, что так.

Я предавался этим размышлениям под медленный, спокойный шаг Анны. Лошадь во многом напоминает автобус — не нужно обращать внимание на то, куда ты едешь. Я погрузился в свои мысли и точил меч. После вчерашней драки меч противника стал похож на пилу, мой же оставался целым и невредимым.

Из-за снегопада звуки стали приглушеннее, и мы ехали в тишине, пока я не услышал где-то вдалеке топот копыт и лязганье доспехов. Ошеломленный, я с отсутствующим видом уставился на приближавшегося к нам рыцаря. Он ехал на массивной черной лошади, которая тяжело дышала, а ее широко раскрытые глаза были налиты кровью. У него на плечах был красный плащ с черной оторочкой. Похожий на бочонок шлем отполирован, а ширина глазного отверстия составляла лишь пару сантиметров. На щите изображен черный двуглавый орел на красном фоне. На копье висел черно-красный вымпел.

Всадник поднял щит и направил копье прямо на меня!

Вдруг Анна полностью вышла из-под контроля. Ее хорошо подготовили к таким «играм». Она перешла на галоп и ринулась на нападающего рыцаря.