Лжец, стр. 31

– Битва лояльностей? – задумчиво произнес Твидовый. – Я к тому, что Саймон как-никак работает у Пирси.

– Мне хочется верить, – сказала Бледно-Зеле-ный Костюм В Стиле Шанель, – что подлинная лояльность Саймона коренится на уровне более глубоком.

– Что ж, хороню. Завербуйте их и ознакомьте с основными правилами игры. Скоро в Англии появится Штефан. Привезет новости от Белы и о нем. Знаете, все это чрезвычайно занятно.

– А игра не может выйти из-под контроля? – спросил Тонкий Рубчик. – Я не уверен, что мне так уж понравится привнесение элемента убийства. Пирси, как тебе известно, поражений не переносит.

– Я тоже, – ответил Твидовый. – И потерпеть таковое не собираюсь.

Глава пятая

– Ты был его лучшим другом, – сказала миссис Троттер. – Он так много рассказывал о тебе, какой ты умный и занятный. Он был очень к тебе привязан.

– Что ж, миссис Троттер, – ответил Адриан. – Я тоже был привязан к нему. Как и все мы.

– Надеюсь, ты и… и другой мальчик… Карт-райт… сможете приехать на похороны.

Плача, она становилась копией Свинки.

В этот вечер, после того как Тикфорд официально объявил на вечернем богослужении новость, весь пансион пребывал в состоянии слегка истерическом.

– Некоторые из вас, я не знаю… могут знать, – произнес Тикфорд, – могли уже услышать, я не знаю, что у нас случилась трагедия. Пол Троттер сегодня днем покончил с собой. Не имею представления почему. Мы не знаем. Просто не знаем. И не можем знать.

Пятьдесят пар глаз повернулись, точно на шарнирах, в сторону Адриана. Почему первым делом послали за ним? О чем он так долго совещался за закрытыми дверьми с Тикфордом и родителями Свинки?

С Картрайтом все еще никто не побеседовал. Он ничего не знал и тоже обратил глаза, большие и испуганные, на Адриана.

– Боюсь, он должен был чувствовать себя очень несчастным, – продолжал, обращаясь, судя по всему, к потолку, Тикфорд. – Не знаю почему. Но мы вознесем за него молитву и препоручим душу его Господу. Отче Всесильный…

Опустившись, чтобы помолиться, на колени, Адриан почувствовал прикосновение чьего-то бедра. Бедра Ранделла.

– Что?

– Я его видел, – прошептал Ранделл. – Вчера, на кладбище, он поднялся наверх и сел рядом с тобой.

– И что же?

– Укрепи его милосердием Твоим, очисти любовью Твоей…

– А потом вы вместе спустились, и он плакал.

– Это никак не связано со случившимся.

– Да что ты?

– Аминь.

Том вопросов не задавал, Адриан же не мог заставить себя рассказать ему что-либо.

На следующее утро Биффо прислал Адриану записку. «Какая ужасная, удручающая новость. Мы с Элен страшно расстроены. В прошлом году я был преподавателем Троттера, такой прелестный мальчик. Надеюсь, Вам не трудно будет прийти к нам и поговорить о случившемся. Если, конечно, Вы этого хотите. Элен и я будем очень рады, если в этом триместре Вы сможете почаще бывать у нас по пятницам. Со всем моим сочувствием в это ужасное время. Хэмфри Биффен».

После полудня, когда Том с Адрианом играли в криббедж, кто-то постучал в их дверь.

– Аванти!

Это был Картрайт, и вид он имел испуганный.

– Можно поговорить с тобой, Хили?

Том, увидев лицо Картрайта, потянулся за книгой и темными очками:

– Я, пожалуй, пойду, порасту над собой.

– Спасибо, Томпсон. – Картрайт стоял, глядя в пол и ожидая, когда Том закроет за собой дверь.

– Присаживайся, – сказал Адриан.

– Я только что был у Тикфорда, – сказал Картрайт, не то не услышав приглашения, не то не приняв его.

– Угу.

– Он говорит, что Троттер был вроде как… вроде как влюблен в меня. И что сказал ему об этом ты.

– Ну, так говорил мне Троттер.

– Но я его даже не знал! Адриан пожал плечами:

– Мне жаль, Картрайт, но тебе ведь известно, какова наша школа.

Картрайт сел в кресло Тома и уставился в окно.

– Ох, черт побери. Теперь по всей школе разговоры пойдут.

– Ничего не пойдут, – сказал Адриан. – Тик-форд никому говорить не станет. Я уж тем более.

Знаешь, я даже Томпсону не сказал, а ему я рассказываю все.

– Да, но Тик говорит, что я должен поехать на похороны. Что об этом подумают?

– Ну… – ответил, быстро шевеля мозгами, Адриан, – я тоже еду на похороны. Распущу слух, что твои родители дружат с родителями Троттера.

– Пожалуй, это сработает, – сказал Картрайт. – Но зачем тебе вообще было говорить что-то Тик-форду?

– Это же самоубийство! Он оставил записку. В ней значилось: «Хили все объяснит», – примерно так. Что еще я мог сделать, как не сказать правду?

Картрайт поднял на него глаза.

– А Свинка… Троттер говорил… говорил тебе, как давно с ним это, ну, эти чувства ко мне?

– По-видимому, с тех пор, как ты появился в школе.

Картрайт поник и уставился в пол. Когда он снова поднял голову, в глазах у него стояли слезы. И выглядел он рассерженным. Рассерженным и, на взгляд Адриана, прекрасным, как никогда.

– Почему он заговорил с тобой? – воскликнул Картрайт. – Почему мне не мог рассказать? И зачем было убивать себя?

Гнев, прозвучавший в голосе Картрайта, поразил Адриана.

– Ну, полагаю, он боялся, что… что ты его отвергнешь, или еще чего-то. Я в этих вещах не разбираюсь.

– Боялся оказаться отвергнутым сильнее, чем смерти?

Адриан кивнул.

– Значит, теперь мне придется до конца жизни просыпаться каждое утро с мыслью, что я виноват в чьем-то самоубийстве.

Слезы покатились по лицу Картрайта. Адриан склонился и сжал его плечо.

– Ты вовсе не должен так думать, Хьюго. Не должен!

Никогда еще Адриан не называл его Хьюго, да и не прикасался к нему ни разу с тех пор, как они на скорую руку обменялись любезностями в уборной пансиона – а это было еще до того, как Адриан понял, что влюблен.

– На самом деле я ответственен не меньше твоего, – сказал Адриан. – Даже больше, уж если на то пошло.

Картрайт удивленно уставился на него:

– Как это?

– Ну, – произнес Адриан, – я мог бы посоветовать Троттеру поговорить с тобой, верно? Сказать, чтобы он не держал все в себе.

– Но ты же не знал, что может случиться.

– Как и ты, Хьюго. А теперь давай вытри глаза, а то ребята и вправду поймут, что с тобой что-то не так. Мы съездим на похороны и через пару недель обо всем забудем.

– Спасибо, Хили. Прости, что я так…

– Адриан. И прощения тебе просить не за что.

Между этим днем и тем, когда они поехали в Харрогит, Адриан с Картрайтом не обменялись ни словом. Адриан несколько раз замечал его в окружении приятелей – вид у Картрайта был такой, словно ничего и не случилось. Пансион изо всех сил старался побыстрее забыть о неприятном событии. О Троттере вспоминали с чем-то вроде того презрения и отвращения, какое здравомыслящие юные англичане приберегают для больных, сумасшедших, бедных и старых.

Похороны были назначены на десять утра, поэтому Тикфорд решил, что выехать следует вечером предшествующего похоронам дня и провести ночь в отеле. На протяжении всего пути Картрайт смотрел в окно.

Посмертная власть, которую возымел над ним Троттер, начинает раздражать беднягу, думал Адриан.

Тикфорды тоже молчали. Они исполняли долг, не находя в нем никакого удовольствия. Адриан, никогда не причислявший себя к числу путешественников опрятных и чистеньких, дважды просил миссис Тикфорд остановить машину: его рвало.

Адриану так и не удалось понять, чего ради он припутал сюда Картрайта. Своего рода месть, полагал он. Но месть за что? И кому? Призраку Троттера или живому и здоровому Картрайту?

Нет, он не Сладко-Горький Паслен, он Паслен Смертоносный. Всякий, кто имеет с ним хоть какое-то дело, получает смертельную дозу яда.

Так ведь они же не существуют, раз за разом повторял себе Адриан, пока машина неслась, дребезжа, по Большой Северной дороге. Других людей не существует. И Троттер вовсе не умер, потому что он и не жил никогда. Все это просто хитроумный способ испытать его, Адриана. И во всех легковушках и грузовиках, мчащихся на юг, никого нет. Не может существовать столько отдельных душ. Нет ни одной, подобной его. Для них попросту не нашлось бы места. Не может такого быть.