Как творить историю, стр. 92

– Вы его друг?

– Да, – ответил я. – Близкий друг.

– Сейчас соединю…

– Отделение «Баттеруорт».

– Студент, – повторил я. – Можно мне поговорить с ним? Тот, что с амнезией.

– Вы его друг?

– Да! – Я уже почти кричал. – Я его лучший друг!

– Ваше имя, пожалуйста?

– Янг. Так могу я с ним поговорить?

– Боюсь, он уже несколько часов как выписался.

– Что?

– И если вы действительно его лучший друг и увидитесь с ним, не могли бы вы убедить его вернуться? Ему необходим уход. Вы можете позвонить по…

Дальше я слушать не стал. Я схватил ключи и понесся к прихожей.

Все же настолько просто. Я знал – это именно то, что мне требовалось.

Настолько просто. Весь ревущий смерч истории стянулся воронкой в одну-единственную точку, повисшую, как заостренный до невероятия карандаш, над страницей настоящего. И точка эта была так проста.

Любовь. Ничего другого просто-напросто и не существует. Вся ярость и бешенство, неистовство и завихрения смерча, втянувшего в себя столько надежд, разметавшего в стороны столько жизней, свелись, в самой сердцевине его, к этому мигу, к настоящему, к любви.

Я вспомнил историю, когда-то рассказанную мне Лео. Об отце и сыне, уже под самый конец попавших в Освенцим. Как ни скуден был их паек, они договорились, что будут съедать лишь половину того, что им выдавали. А остальное – копить и прятать где-нибудь до времени, которое, как они понимали, уже близко, до времени «марша смерти» в Германию.

Однажды вечером сын вернулся с работ, и отец подозвал его к себе.

– Сын мой, – сказал он. – Я сделал нечто ужасное. Еда, которую мы копили…

– Что с ней? – испуганно спросил сын.

– Вчера тут появились двое новеньких. Им как-то удалось протащить с собой молитвенник. Они отдали его мне в обмен на еду.

И знаете, что сделал сын? Прижал отца к себе и заплакал от любви. И в эту ночь, пришедшуюся на Пасху, отец с сыном читали молитвы и весь их барак праздновал седер.

Не знаю, почему это вспомнилось мне, пока я бежал к прихожей. Я мог бы припомнить рассказы и о том, как сыновья убивали отцов ради глотка воды. Отнюдь не каждая из полных смысла историй оказывается выжимающим слезу, пропитанным верой повествованием о доброте, сияющей во мраке.

Но эта история напомнила мне о той точке. Простой точке, к которой клонится, вопреки всей ее жестокости, вопреки себе самой, история.

Настоящее. Любовь. И ничего больше не существует.

В прошлом она была для меня забавой, не более. Но это уже история. Возможно, ее не хватит надолго, возможно, она обернется ничем. Но это уже будущее.

Настоящее. Любовь.

Я открыл дверь и почти уж выскочил из дому, когда раздался телефонный звонок.

Секунд десять я простоял в нерешительности.

Звонить могли из больницы. У них же должен быть определитель, вот они и перезванивают. Ответить?

А вдруг это он, уже отыскавший мой номер? Не такое и хитрое дело. Это может быть он… должен быть он.

Я полетел в кабинет, сцапал трубку.

– Да? – задыхаясь, выпалил я. – Это ты?

– Безусловно и разумеется, я, – ответил Фрейзер-Стюарт.

– А, да пошел бы ты и поимел сам себя в шоколаде! – с отвращением взревел я и грохнул трубкой об аппарат.

– В шоколаде? – переспросил голос за моей спиной. – Какой ты все-таки чудной, Майки.

Я резко повернулся. Он выглядел побледневшим, усталым. Волосы, разумеется, стали длиннее, а на подбородке, отметил я, проступили очертания будущей эспаньолки.

– Дверь была открыта, – словно извиняясь, сказал он.

Я молча смотрел на него.

– Ну, Майки? Может, скажешь чего?

Осторожно я приблизился к нему, страшась, что он может в любое мгновение сгинуть, что волна, принесшая его ко мне, откатится и утянет его с собой.

– Ну, и где твой Марди Гра? – спросил он. – Где книжные магазины? Чего мы ждем? Дай мне немного «экстази» и пойдем куда-нибудь, потанцуем.

Благодарности

Настоящим историкам, разумеется, известно, что Ганс Менд, Эрнст Шмидт, Игнац Вестенкиршнер, Гуго Гутман и прочие, – что все они во время Первой мировой сражались на Западном фронте плечом к плечу с ефрейтором Гитлером. Выдуман только Рудольф Глодер. Полковник Балиганд и все остальные реальны. Подробности жизни и карьеры доктора СС Бауэра имеют основой таковые же его действительно существовавшего учителя доктора Иоганна Пауля Кремера, который был пленен англичанами и вел в те три месяца, что проработал в Освенциме, дневник. Страшные выдержки из него можно прочесть в поразительном, пугающем изложении взглядов Ханны Арендт на «банальность зла» – в ее книге «Такие были времена».

Появление Глодера в Deutsche Arbeiterpartei в точности отвечает судьбоносному посещению Адольфом Гитлером (12 сентября 1919) мюнхенской пивной Штернеккера, где он услышал тех же ораторов, которых слышит в романе Глодер, и вскочил, в тот же самый миг, на ноги, чтобы обратиться к горстке собравшихся там людей, которым предстояло стать зародышем Национал-социалистской партии.

Библиографии здесь не место, однако я все же порекомендовал бы каждому академический труд профессора Алана Буллока «Гитлер: Исследование тирании», блестящую книгу Даниэла Голдхагена «Добровольные палачи Гитлера», равно как и уже упомянутую «Такие были времена».

Если я, описывая Принстон, в котором провел пару лет назад три счастливых месяца, впал в какие-либо географические или технические ошибки, мне остается лишь сослаться на довольно шаткое оправдание, сводящееся к тому, что Принстон, описанный в «Как творить историю», принадлежит к альтернативной реальности.

Я, как и всегда, благодарен моему другу и издателю Сью Фристоун из «Хатчинсон», Энтони Гоффу, Лоррен Гамильтон и, опять-таки как всегда, двум Джо и коллеге.