Гиппопотам, стр. 41

– Где она сейчас?

– По словам ее матери, где-то с Саймоном. Разгребают навоз в конюшне. Или выгребают, что более вероятно. Хочешь, чтобы я прислал ее к тебе?

– Ближе к вечеру, если вы не против. После второго завтрака.

– Да. Да, понимаю, тебе надо сначала поесть. А... Э-э... где ты этим будешь заниматься?

– Пока не знаю, Макс. Возможно, мы с ней погуляем. Но нам действительно никто не должен мешать. Мы должны быть совсем одни.

– Как скажешь, как скажешь... Я тебе очень благодарен. Мери и я, мы оба очень...

Голос Макса стих, я снова остался один.

Я вернулся к блокноту и завершил – пока что – мой список.

Перед вторым завтраком я заглянул к Майклу. Он диктовал письмо. Выглядел он спокойнее и увереннее в себе, чем при последнем нашем свидании. Таково, надо полагать, его деловое лицо. Майкл вроде бы обрадовался, увидев меня. С другой стороны, он вроде бы обрадовался, увидев меня и неделей раньше, а я теперь знал, что на самом деле присутствие мое чрезвычайно ему досаждало. Насколько я могу судить, не народился еще на свет человек, который радовался бы, увидев меня, просто одним людям удается скрывать это лучше, чем другим.

– Ага, Тедвард! Как провел утро?

– Я хотел сказать тебе пару слов, Майкл.

– Спасибо, Валери. Теперь я поговорю с мистером Уоллисом.

– Да, лорд Логан.

Валери выскользнула из кабинета, прикрыв за собой дверь.

– Итак, что ты выяснил и что скажешь?

Я уселся в кресло по другую сторону письменного стола.

– Ты слышал об Оливере?

Майкл вздохнул и забарабанил пальцами по виску.

– Энни заходила ко мне. Она очень расстроена. По ее словам, она вчера велела Дэви ни с кем не встречаться, не поставив предварительно ее в известность. Он не послушался, и это страшно ее рассердило. «Конечно, не послушался! – ответил я ей. – Если бы мои дядья сказали мне, когда я был в его возрасте: “Хватит тебе работать в магазине, Майкл. Посиди, послушай радио, книжку почитай, довольно думать о бизнесе, покупателях и деньгах”, неужели я бы их послушался? Да ни за что». Но Энни это не успокоило. – Майкл снова вздохнул и развернул новую сигару. – Так скажи мне, Тедвард, что ты теперь думаешь?

– Что я думаю? Не знаю. Однако... – я заговорщицки улыбнулся, – возможно, узнаю уже сегодня, к вечеру.

Майкл нахмурился:

– Сегодня к вечеру? А что случится сегодня к вечеру?

– Майкл, можно я не буду тебе рассказывать? Я не позволю случиться ничему такому, чему случаться не следует, даю слово.

– А дашь ты мне слово, что твое слово чего-нибудь стоит?

– Мне нравится думать, что оно стоит по меньшей мере того воздуха, что потрачен на его произнесение.

Логан хмыкнул, выражая согласие.

– Значит, ты собираешься поговорить с Дэви? – спросил он.

– Возможно, – ответил я. – Вечером все расскажу.

– К этому времени тут уже будет Джейн. Приедет после полудня.

– Да, знаю, – отозвался я. – «Полный дом», как в покере: дамы и валеты.

Логан встал, мы прошли в библиотеку – тяпнуть чего-нибудь перед ланчем, – однако оказавшийся там Оливер так резвился, так выхвалялся своим добрым здравием, что даже стакан хереса и тот вылетел у меня из головы.

IV

Дневной прием пищи в Суэффорде отличается определенной чинностью. В домах королевства, что побогаче, это дело обычное. Полагаю, Леви-Строс [207] или Маргарет Мид, [208] будь они живы, смогли бы объяснить нам этот феномен, отскоблив с изысканного сельского поместья его поверхностный глянец и показав скрытую под ним твердую, как тик, основу племенных табу, – при нынешнем же положении дел нам приходится обращаться за разъяснениями к умникам, пишущим о светской жизни в воскресных газетах. Завтрак, к великой радости моего традиционалистского «я», обходится более-менее без слуг – на резкий призыв колокольчика является со свежим кофе и тостами один только Подмор. На буфете рядами поблескивают супницы, содержащие, в добавление к естественным образом ожидаемым бекону, яйцам, сосискам, грибам и цельным, до морщинистости подсушенным помидорам, три великих столпа традиционного английского завтрака – кеджери, копченую рыбу и почки (слегка приправленные пряностями); по всей длине обеденного стола пунктирной линией тянутся тарелки с джемом, чайники и кофейники, серебряные подставки для гренков и графины, налитые до хрустальных краев апельсиновым, томатным и грейпфрутовым соком. На приставном атласного дерева хепплуайтовском столике Подмор веером раскладывает поутру общенациональные и местные газеты. К ним добавляются и журналы: «Спектейтор», «Прайвит ай», «Олди», «Кантри лайф», «Филд», «Норфолк фэйэр», «Иллюстрейтед Лондон ньюс», «Экономист», «Инвесторс кроникл» и – для близнецов – «Бино». Мое обыкновение, о коем я уже упоминал, состоит в том, чтобы исхитриться сойти к завтраку последним и получить всю столовую в собственное пользование. Я просиживаю в ней час с небольшим, пока первые позывы утреннего метеоризма не увлекают меня в уборную. Если бы святой Петр спросил меня, в каком времени и месте я предпочел бы проторчать всю мою нескончаемую небесную жизнь, я, безусловно, выбрал бы половину одиннадцатого утра (летнего) в столовой Суэффорд-Холла.

Обеды, на которые приглашаются гости из внешнего мира, отзываются официальным банкетом, являться на который следует при полном параде. Дамы облачаются в открытые платья, слуги разыгрывают пародию на благотворительную столовку – белые перчатки, почтительная раздача ложек-вилок, ослепительные, облекающие горла бутылок салфетки. Вино и разговоры текут рекой, пылают щеки и свечи. Относительная элегантность протокола выдерживается даже во время обедов, на которых присутствуют только обитатели дома. В восемь вечера мужчины вводят в столовую опирающихся на их руки женщин, а около одиннадцати дам en masse [209] прогоняют пить кофе в гостиную, оставляя густошерстных представителей рода человеческого за портвейном – щелкать орехи и травить анекдоты. Этот многохулимый обычай, как объяснил мне позавчера Саймон, восходит еще к викторианской поре, когда женщины выбивались из сил в стараниях утаить от своих мужей, любовников и братьев то пугающее обстоятельство, что и у них тоже имеются мочевые пузыри и соответствующие протоки. Что бы ни лежало в основе этого обычая, я нахожу его весьма удовлетворительным. Энни присуще прелестное обыкновение – когда ей начинает казаться, что процесс сегрегации полов несколько подзатянулся, она призывает нас в гостиную, разыгрывая на фортепианах нежные шумановские сонаты. Изображать цивилизованного человека любо всякому, однако демонстрация соответственных качеств обходится все дороже и потому требует наличия богатых друзей. В конце концов, цивилизованность есть атрибут не ума, но достатка. Обеды в Суэффорде, на мой вкус, почти так же хороши, как и завтраки.

Вторые завтраки по церемонности, как и по хронологии, располагаются где-то между этими двумя полюсами. Местом общего сбора и предобеденного захмеления служит библиотека; отсюда мы по сигналу гонга перетекаем в столовую – закусывать. Подмор приносит тарелки и составляет их на занимаемом Энн конце стола, а уж та отправляет их дальше по столу. Времени второй завтрак отнимает совсем немного, пудинги сплошь и рядом остаются нетронутыми, поглощение чего-либо превосходящего крепостью воду со льдом редко, а разговоры обнаруживают тенденцию к чопорности. Британец, если ему приходится в будний день усаживаться за ланч на дому, ощущает неловкость; трудовая этика въелась в нас до того глубоко, что даже представители неработающих классов норовят вести себя так, будто полдневный прием пищи – это досадная перебивка в исполненной трудов и честного рвения жизни.