Маша и нетопырь. История любви, стр. 5
«А Валерий Яковлевич?» – ужаснулась Аннушка, наверное, прислуга.
«А он позвонил Луначарскому… Приехал гунн комиссар Семецкий… мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно Успокоил: никаких грузовиков, а то всех начнем расстреливать за самовольство! Расстрелы, дескать, тоже способ улучшения характеров и построения счастливого общества. А потом позвонил главный гунн. Надо же показать Европе, что коммунисты не убивают поэтов. Предложил Валерию Яковлевичу кафедру стихосложения при пролетарском университете. И вот паек…»
Голос Аннушки зазвенел:
«Ой, растительное масло! Мука, крупы! Настоящий кофе! Сахар и чай! Ой, мы еще поживем за этим новым царем, Бронислава Матвеевна! А керосин они обещали?»
Я долго смотрела на Аннушку сквозь дымку, отделяющую нас от реального мира.
Папа Софокл догадался о моих мыслях. «Этот Семецкий, – спросил он, – которого ты ищешь, он крещеный?»
«Зачем это ему?»
«Крещеным легче, – Папа Софокл трусил. Он не понимал, почему разговаривающие женщины нас не замечают. – Господь узнаёт своих.»
«Если он узнает Семецкого, то убьет его на месте!»
Из-за полуприкрытых дверей кабинета донесся до нас глухой прококаиненный голос, чуть задыхающийся, срывающийся. «Ты постиг ли, ты почувствовал ли… что, как звезды на заре… Парки древние присутствовали… в день крестильный в октябре?…» – И сразу же девичий голос: «Москва, Москва, Валерий Яковлевич… Издательство «ТП»… Там настоящая литература… Семецкий издает настоящее…»
VII
«Этот твой Семецкий, он художник?» – удивился Папа Софокл моему отчаянию.
Наверное, он опять видел какое-то противоречие. Бум-бум! – и все возникло! Не знаю, что он понял из моего путаного рассказа, но рассудил здраво: «Значит, художник? Один из тех, что рисуют голых баб и плачут по пьяни? – И ухмыльнулся, почувствовал мою незащищенность. – Ищи Семецкого у шлюх. Если он настоящий художник, он любит шлюх. У каждой шлюхи своя жалостливая история. Всегда найдется такая, у которой история самая жалостливая. У такой и надо искать. Художники любят жалостливые истории. Как говоришь, звали шлюху?»
«Мертвая голова.»
«Значит, он рыжий.»
«Почему ты так решил?»
«Все ирландки любят рыжих.»
Папа Софокл на глазах становился все увереннее. Несколько раз его рука как бы невзначай прижималась к моему бедру. Наверное он уже строил какие-то свои собственные планы. Бум-бум! – и все возникло! Он уже понемногу привыкал к противоречиям. Он уже прикидывал, как сладко будет получить сразу и жену бывшего босса, и машину, стоящую три миллиарда…
неграмотные письма в интернет – это стиль, как изысканные в XIX веке. По неграмотности поймет, что это он.
))))) Любовь во все времена была придуманной… не трогать руками… нет доступа… вот что надо начертать… а для производства детей вход с другой сороны…
К счастью, перед нами открылся затемненный шторами кабинет.
«У меня издательство… – донесся чванливый мужской голос. – Я побил собственный рекорд… За длинный високосный год ни одной книги!… А?… Не каждое издательство заканчивает год с такими результатами…»
Сердце мое сжалось.
Лобные доли, как у Ленина.
Взгляд, как у Агнешки Топажес.
«Можно я скажу? – Семецкий даже поднял руку. – Издательство всегда при мне… Как дом при улитке… Вид из окна меняется беспрестанно – в зависимости от того, где находишься…»
«Ток айриш… – понимающе шепнул Папа Софокл. – Он многому научился у ирландки.»
И указал взглядом на рыжую тварь, стоявшую перед Семецким на коленях. На ней была только белая нижняя юбка и Папа Софокл ухмыльнулся:
«Пусть она его зарежет. Таr угодно Господу.»
«Но не мне», – отрезала я.
А ирландка спросила по-русски, но с невыносимым акцентом: «…pochemu ti ne razdeveshsa?»
«Беда, – все так же чванливо ответил Семецкий и попытался повалить проститутку на пол. – Все болит. Правда, мочусь без резей.»
«…a dengi? – встревожилась ирландка. – Est u teba dengi?»
«Конечно. Я позвоню и привезут много денег.»
«…komu ti pozvonish?»
«Байкалову, наверное.»
«…еto est dobryi chelovek?»
«Беда!»
«…а esli ego net na meste?»
«Тогда позвоню Синицыну»
«…еto toze est dobryi chelovek?»
«О, ёлы-палы! Прямо самаритянин!»
«…i u nego est dengy?»
«У Синицина-то?!»
Может, проститутку звали Долли.
Клонированная овца. Я ее ненавидела, потому что нож лежал на столе.
И Папа Софокл увидел нож. Его рука уже совсем недвусмысленно гладила мне ногу. «Segodnia dash mne?» Я никак на это не отвечала. Я вдруг увидела силуэт. Странный силуэт девчонки в голубоватом платьице камуфляжного рисунка… Где-то я ее уже видела… Аккуратные височки, подбритый затылочек, челка на лоб… Где? Где?… И вспомнила!
Салон «Зеленая пирамида».
Шепоток: «Колумбия». Но не «шаттл», как решил физик.
Оттолкнув меня, Папа Софокл сделал шаг. Он уже перестал бояться. Что-то блеснуло, свертываясь, и Папа Софокл в полный рост явился перед оторопевшей парочкой. «…eto Baikaloff?» – успела спросить ирландка, но Папа Софокл уже завалил ее на стол, заваленный бумагами. Наверное, решил убить сразу всех зайцев. Показать мне, как он это делает на ирландке, а потом взять меня и угнать машину. Я расслышала, как он ухмыльнулся: «Segodnia dash mne?» – но Мертвая Голова не собиралась под него ложиться. Она крикнула по-русски: «…ty ne est Baikaloff!» и схватила нож. Не желая участвовать в их разборке, я втащила оглушенного Семецкого в машину.
«…закончить год с таким результатом!» – ошеломленно пробормотал он. И уставился на меня: «Ты кто?»
«Я твоя судьба.»
«Ёлы-палы!»
Но паниковать не стал.
«Что ты написал такого, – мрачно взглянула я на него, тыкая пальцем в сенсорную настройку, – что тебя решила зарезать ирландская проститутка?»
«Разве для этого надо что-то написать? У меня издательство… – Он вдруг заинтересовался: – Куда это мы отправляемся?»
«Ты ведь мечтал о Будущем…»
«Это так. От Будущего не отвертишься, – согласился он. – Тогда давай прихватим с собой Байкалова и Синицына.»
«А их зачем?»
«С ними весело.»
«Здесь тесно. Навестишь их могилки.»
«Ёлы-палы, мы едем так далеко?» – удивился Семецкий. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно
Я кивнула. Ближе нам нельзя. С Папой Гаем разберется милиция, но Мертвую Голову мне совсем не хотелось видеть. Я хотела согреть и утешить художника. Любить всю жизнь… Такой рыжий… И сладко пахло от него проституткой… Я сходила с ума, так хотела до него дотронуться. Почему-то девчонка в голубеньком платьице стояла передо мной… Как некий знак… «Лет по пятьдесят твои друзья еще протянут, – сказала я. – Правда, Байкалов начнет немного хромать и нюх потеряет, а у Синицына случится большая любовь… Хорошо, что в восемьдесят девять лет долго не любят…»
«Беда, – Семецкий удрученно уставился на меня умными выпуклыми глазами. Они поблескивали у него как в день зарплаты. Лобные доли… Голос… Он даже поднял руку: – Можно я скажу?… Если мы, правда, отправились в Будущее, то как там с тиражами моих книг?»
«Забудь про тиражи.»
«Но я хочу выпустить интересную книгу.»
«Не будь животным, Семецкий!» – я заплакала, так сильно любила. А он уже потихоньку осваивался: «Там, в Будущем… Что там будет?»
«Там будет много интересной работы.»
«Беда.»
«Там я сниму тебе мастерскую.»
Он шмыгнул носом и я не выдержала:
«Почему у тебя нос такой? Почему он такой…»
«Это со школы, – предупредил Семецкий. – Я бокс любил. Только не умел давать. Все больше получал. Привычка. – Он перехватил мой заплаканный взгляд и заторопился: – Вообще-то я не пью. Ты не думай. И ничего этого модного. Даже кофеин только врачи заставили.»
«В Будущем у тебя не будет соблазнов.»
«Беда, – выдохнул он. Но все же сломал гордость, выдал тайную тревогу, спросил словами классика, сразу видно, что много читал. – А там… В Будущем… Ну, где мы пойдем к Байкалову и к Синицыну… Там проститутки будут?» Наверное, вспомнил свою клонированную. Они наши музы, трогать их не надо, а то ращвоняются о женах и прочее