Волевой поступок, стр. 26

Они поженились пять месяцев спустя.

Одних это очень удивило, других – нет.

Венчание состоялось в Церкви Христа в Верхнем Армли в субботу, солнечным июньским днем, два дня спустя после дня рождения Одры и за неделю до того, как свой день рождения отпраздновал Винсент.

Невеста была в голубом. На ней было простое, но элегантное платье из крепдешина, которое смоделировала она сама, а выкроить и сшить его ей помогли швеи из «Парижской моды» миссис Белл. Ее шляпа-макше была из голубого шелка, покрытого шифоном; туфли на высоких каблуках из серой замши и из такой же замши длинные, доходившие до локтя перчатки довершали наряд. В руках она держала букет из нежно-алых роз, ландышей и стефаний.

Гвен Торнтон была подружкой невесты, а Лоретт Краудер – ее посаженной матерью. Обе были в одинаковых платьях из сизо-серого с рисунком из желтых роз креп-жоржета и в шляпах из простроченного серого шелка. В руках каждой был букет желтых роз.

Когда девушки суетились и хлопотали вокруг нее в прихожей Калфер-Хауза, Одра подумала, какие они хорошенькие: обе высокие и белокурые, полные свежего очарования молодости. Ей было приятно, что они сопровождают ее.

Мистер Белл любезно согласился на роль посаженного отца, и по проходу между рядами в церкви Одра шла, опираясь на его руку. Это была красивая старая английская церковь норманнской архитектуры с великолепными витражами.

Когда орган заиграл с полной силой и под высокими сводами храма зазвучала мелодия гимна «Совершенная любовь», Одра почувствовала комок в горле, глаза ее наполнились слезами, и ее охватила тоска по братьям. Однако понимая, что не может позволить себе разрыдаться, она взяла себя в руки. Высоко подняв голову, она посмотрела в сторону алтаря, где ее ждал Винсент; рядом с ним стоял его брат Фрэнк, который был его шафером.

Любовь, светившаяся на его лице, и искреннее восхищение вернули ей самообладание и уверенность в себе, и она подумала, как он красив в своем новом, с иголочки, темно-синем костюме, накрахмаленной белой рубашке и серебристо-сером шелковом галстуке.

Остановившись перед алтарем, мистер Белл отступил в сторону, и Винсент занял его место. Его присутствие и доброе выражение на лице священника моментально рассеяли чувство одиночества, ранее охватившее ее.

Слова преподобного Бакстера, казалось, омывали душу Одры: «В радости и горе… в богатстве или в бедности… оставив мысли о других». Конечно, она оставила мысли о других. Разве может ей понадобиться кто-нибудь другой, кроме Винсента? Даже подумать об этом было невозможно.

Свадебная церемония была окончена, прежде чем она осознала это.

Они стали мужем и женой. Она стала миссис Винсент Краудер.

Одра шла к выходу из церкви, теперь уже опираясь на руку своего мужа, под торжественные звуки органа; радостная, ликующая мелодия «Свадебного марша» Мендельсона заполнила церковь.

Новобрачные всего на несколько минут задержались на ступеньках церкви, чтобы сфотографироваться и принять поздравления от семьи Винсента, его друзей, Беллов и Маргарет Леннокс, которая приехала из Рипона специально на свадьбу.

А затем, среди всеобщего веселья, осыпанные потоком конфетти и риса, они бросились к машине, ожидавшей их у церковных ворот. Фил, дядя Винсента, подвез их к Калфер-Хаузу, где миссис и мистер Томас Белл устраивали для них свадебный завтрак с шампанским.

Прижавшись к своему молодому мужу на заднем сиденье машины, Одра улыбнулась и перевела взгляд на золотое кольцо на пальце. Она не думала, что может быть так счастлива.

11

В лунном свете окна Одра казалась серебряной статуей.

Она неподвижно стояла у окна и пристально смотрела на море, опершись рукой на подоконник и так изогнувшись, что из глубины комнаты был виден ее профиль. На белую атласную рубашку, тонкую, как струйка дыма, падал, отражаясь, свет полной луны, и в полумраке комнаты она светилась и блестела, как чистое серебро.

В неподвижной фигуре Одры было что-то эфемерное, призрачное. Оставаясь незамеченным, Винсент смотрел на нее, застыв в дверях, не в силах оторвать от нее взгляд и желая продлить этот момент, запечатлеть этот образ в своих мыслях и памяти.

Она показалась ему совсем нереальной, как будто была частью какого-то сна, который привиделся ему когда-то давно и теперь снится вновь. Он почувствовал, что, если пошевельнется или заговорит, вся сцена нарушится и исчезнет, как это бывает со всеми снами, и она будет потеряна для него навсегда.

Желание вспыхнуло в нем, острое и неотступное, как всегда, когда она была рядом. Ни одну женщину он не желал так сильно. Когда они приехали сюда, в отель «Виктория» в бухте Робин Гуда, на исходе субботнего дня, он не смог совладать с собой. Сдерживаемые эмоции, желание, постоянно подавляемое и обуздываемое в течение пяти месяцев, вырвалось из-под контроля в ту самую минуту, как они очутились одни в номере. Он повлек ее на постель, даже не дожидаясь, пока они распакуют вещи.

В течение пяти дней они почти не покидали свой номер.

Он сделался увлеченным и опытным учителем, с наслаждением и радостью отдаваясь этой роли, она – внимательной и усердной ученицей, страстно стремящейся ему угодить. Через пару дней она начала преодолевать свою застенчивость, и теперь их любовные ласки не вызывали в ней ни малейшего чувства неловкости. Она полностью отдавалась ему, и на ее лице было написано восхищение им. Он был преисполнен радости, обнаружив, что матушка-природа наделила его робкую и застенчивую девственницу глубоко скрытой чувственностью, так же, как и его самого. Co счастливым волнением он видел, что ее темперамент становится таким же горячим, как и его собственный.

Как он любил ее, эту нежную пылкую молодую женщину, которая теперь принадлежала ему… и принадлежала навсегда. Его женщина. Его любовница. Его жена.

Сознание того, что он обладает ею до кончиков ногтей, будоражило его. Один взгляд на нее разжигал в нем огонь. Он не отводил глаз от ее тоненькой, но такой женственной фигуры, отчетливо вырисовывавшейся под струящимся атласом, облегающим ее тело. Она была тонкокостной, но все линии ее тела были соблазнительно округлыми. Ее высокая грудь, обтянутая шелком, была такой упругонапряженной, что он видел остро выступающие соски.

Жар охватил его поясницу, в паху возникла тупая боль.

Его мужское естество восстало с необычайной силой. Такого взрыва желания он еще не знал за те пять дней и ночей, которые провел с нею. Опьянение ею не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал от близости с другими женщинами.

Он сделал шаг вперед. Его движение нарушило тихую неподвижность воздуха.

Она повернула голову к двери и, увидев его, улыбнулась.

Подойдя к ней, Винсент очень нежно обхватил руками ее лицо и заглянул в самую глубину ее глаз. В тусклом свете они казались чернильно-темными. Он наклонился и, целуя ее лоб, глаза и щеки, почувствовал соленый вкус ее слез.

Испугавшись, он отпрянул назад в смятении.

– Одра, в чем дело, любимая? Разве ты не счастлива со мной?

Возбуждение улеглось.

– О, Винсент, я счастлива. Конечно, счастлива. – Она прижалась к нему и, обхватив руками его спину, положила голову на его гладкую обнаженную грудь. Глубокий вздох вырвался из ее груди.

– Что же тогда? Чем ты так огорчена?

– Я не огорчена, правда, совсем не огорчена. – Она еще теснее прижалась к нему, надеясь, что этим рассеет его тревогу. Она так сильно любила его, всем сердцем, всей душой всеми помыслами. Ей не хотелось, чтобы он неправильно истолковал ее слезы.

Медленно выговаривая слова, она сказала:

– Я стояла здесь, ожидая тебя и восхищаясь красотой моря в лунном свете, и вдруг представила себе, сколько бесконечных милей океана тянется отсюда до Австралии. И внезапно я так затосковала по Уильяму и Фредерику. Это было похоже на острую боль в груди, как будто ее очень сильно сдавило. Мне стало так грустно и так захотелось, чтобы они были здесь, в Англии. Хоть где-нибудь. Пусть в другом городе. Все равно, лишь бы под одним со мной небом… и потом я вспомнила нашу свадьбу и заплакала. О, как бы мне хотелось, чтобы они были там, чтобы они видели наше венчание. – Одра снова вздохнула, но это был легкий, едва слышимый вздох. – В церкви был момент, как раз перед тем, как священник обвенчал нас, когда я почувствовала себя совсем одинокой. Это было ужасно.