Иное небо (Чужое небо), стр. 51

Черемисовская, 40. Фирма "ЮП".

Из такса я позвонил Якову. Яков сказал условную фразу и положил трубку. Голос у него был усталый – выдохся за эти дни Яков, выжал из себя все, что мог и чего не мог... Смысл сказанного и был такой: все ребята отметились, задание выполнено полностью, потерь нет. Так что операция вступала в последний, формально несуществующий этап. План эвакуации у меня был старый, успешно обкатанный в Кабуле и Фергане. На военной базе в Нарьян-Маре в полной готовности дежурит "Лавочкин-317"; в его бомбоотсеке и специальных капсулах, подвешенных вместо ракетных кассет, помещаются без всякого комфорта, конечно, но полтора часа вытерпеть можно двенадцать человек. Если не пороть такую горячку, как в Фергане – а там мы забаррикадировались в верхнем этаже "Дома Азии", и снимали нас с крыши то можно рассчитывать на полную незаметность отхода: "Лавочкин" этой модели не засекается радарами. На этот раз он уйдет не с полной загрузкой: остаюсь я, остается Командор и, возможно, Саша: мы попытаемся через княжну внедриться в "Пятое марта" – в базовую его часть. Надо будет тонко имитировать наш разгром... впрочем, об этом чуть позже.

Над входом в подвальчик ярко переливался наш рекламный щит: "ЮП – это безупречно!" В радужном треугольнике под щитом менялись буквы: В – Х – О Д – E – I – N – G – A – N – G – B – X – O... Окна в доме были темны сплошь, только на первом этаже горел свет в кабинете управляющего. За углом вдруг раздался характерный звук набирающего скорость автомобиля через мгновение этот автомобиль, полыхнув стоп-сигналами, выскочил на перекресток передо мной, с визгом свернул направо и скрылся за следующим поворотом. Похоже было на то, что он отъехал от парадного входа нашего дома. Я метнулся вниз по лестнице. Дверь была приоткрыта, за дверью горел яркий свет, тянуло какой-то химической вонью – я не сразу понял, что это за вонь, потому что увидел лежащего поперек пути Мальцева. В него в упор стреляли из чего-то скорострельного: правое плечо и голова почти отделились от тела. Слева, вбитый в угол, скорчился Говоруха. Дверь в заднее помещение была распахнута настежь, оттуда валил светящийся дым. Я перешагнул через Мальцева и остановился, прислонясь к косяку двери.

Посреди разгрома догорала военная осветительная ракета. В первые секунды такая ракета горит настолько ярко, что свет ее вызывает болевой шок. Мы не используем их – у нас на такой вот случай есть американские гранаты "Оверлайт". А здесь, значит... Я стоял и смотрел. А может, мне только казалось, что я стоял и смотрел, потому что иначе откуда на моих руках и коленях столько крови? Откуда я знаю, что Командор, которому срезало полчерепа, умер не сразу, а ползал по полу, собирая свои разлетевшиеся мозги? Откуда я знаю, что увидел, повернув к себе голову княжны... пуля попала ей в затылок, и вместо лица у нее была глубокая воронка, из которой вытекала, смешиваясь и пузырясь, алая и черная кровь... и вдруг в глубине воронки что-то бешено задергалось, забилось, и правая рука судорожно поползла вверх, к груди, выше, выше, на горло, выше – наткнулась на осколки зубов и костей и замерла... Я видел Панина: Панин лежал за штабелем ящиков с пистолетом в руке. Разбросанные и изломанные очередями, лежали Крупицыны и грузин Вахтанг, Яков и Гера; сидел на стуле, зажимая рану в груди, мертвый Венерт. На Валечку стрелявший истратил, наверное, столько же патронов, сколько на всех остальных вместе взятых: опознать ее можно было только по длинным волосам да по маленькой кисти руки, неожиданно чистой и целой в этой груде кровавого мяса... Да, конечно, я ползал на коленях между ними всеми, тормошил, заглядывал в лица... потом я нашел в кармане у себя использованную "ромашку" – пулю с раскрывающимися лепестками. Но это потом... все это было потом, а тогда мне казалось, что я просто стою в дверях и смотрю. А потом я вдруг оказался перед другой дверью, с неудобным, не моим пистолетом в опущенной руке... дверь была чуть приоткрыта, и за дверью не было света. Я вкатился туда, и навстречу мне щелкнул боек автомата. Теперь в свете, идущем из коридора, я увидел сидящего на корточках Вахтанга в мотошлеме на голове и с автоматом в руках. Он сидел рядом с кроватью, с кровати свисала вниз неживая рука. Я захлопнул дверь и включил свет. Вахтанг не пошевелился. Саша была с головой укрыта простыней, на простыне расплылись два кровавых пятна. Мне пришлось долго разжимать пальцы Вахтанга: хватка у него была, как у мертвеца. Таким автоматом мы не пользовались: "рейнметалл" нестандартного калибра шесть миллиметров, магазин на семьдесят пять патронов, мощный барабанный глушитель эжекторного типа – такой автомат стрекочет, как швейная машинка... И тут до меня дошло, что Вахтанга я уже видел – убитого. Ясно. Кто-то из наших все-таки успел выстрелить. Успел, несмотря ни на что. И тогда Вахтанг подобрал автомат. Черт знает, что ему могло привидеться... он же боевик, он должен стрелять... а подкорка штука хитрая, она такое подскажет...

На всякий случай я его связал. Он не сопротивлялся. Похоже было, что его вообще нет здесь. Я осторожно выглянул в коридор. Было абсолютно тихо. То ли действительно никто ничего не слышал, то ли затаились. Вдруг меня замутило, а потом начался чертов бред. Я вдруг обнаружил, что крадусь вдоль какой-то бесконечной стены, а может быть, даже не крадусь, а лечу на малой высоте, потому что не прилагаю для перемещения ни малейших усилий; меня как бы несло течением воздуха. Похоже, я знал, куда лечу и что мне там надо, но это было какое-то запрещенное знание. В то же самое время я отмывал руки под струей холодной воды, льющейся из ничего, и часто подносил их близко к лицу, к глазам, которые почему-то плохо видели, будто их заливало дождем. Потом я вошел в комнату, посреди которой сидел полуголый мокрый человек, подняв лицо к потолку и пальцами правой руки касаясь рукоятки какого-то оружия, лежащего на полу. Это его я должен был убить, для этого я и летел сюда, я протянул руку к оружию, и его пальцы сомкнулись на рукоятке, я ощутил ее рубчатую поверхность, оружие было тяжелым, я поднимал и поднимал его, ловя на мушку висок того, сидящего, но это почему-то оказалось страшно трудно сделать, пистолет оттягивал руку вниз, как двухпудовая гиря, а висок ускользал из-под прицельной линии, будто был сделан из живой ртути. Я поднес пистолет к лицу: это был панинский "березин", и от него пахло сгоревшим порохом и ружейным маслом. Деревянными пальцами я вынул обойму, передернул затвор – вылетел и волчком закружился на полу желтый патрон. Потом я стал выщелкивать патроны из обоймы. Там их было три. Разбросав, рассыпав их по полу, я еще раз передернул затвор, поднял легкий, будто бумажный, пистолет к виску, вдавил ствол черт знает на какую глубину и нажал на спуск. Откуда-то из непонятных пещер вылетело и заклубилось, не опадая, розовое блаженство. Не знаю, сколько я так сидел – только рука, как неживая, поползла вниз, ударилась об пол, разжалась... Черный человек, тонкий, как хворостина, отступил назад и растворился во мраке. Опять стало пусто и холодно. С мокрых волос стекала вода. Наощупь я нашел дверь на лестницу и, стараясь не греметь железными ступенями, пошел вверх, вверх, вверх...