Девчонки в слезах, стр. 8

— Уже нет, после того, как я накричала на него сегодня утром. Пыталась помириться с ним после школы, но он вел себя так осторожно, словно я в любую минуту могу взорваться. Потом пришлось встретиться с тремя женщинами, которые будут вязать джемперы с кроликами. Я рассчитывала, что папа будет дома и присмотрит за Моголем, но он не пришел, и я уже начала волноваться. Одна из женщин показалась мне неумехой — вряд ли она справится с работой. Вторая ждет ребенка и уже скоро не сможет вязать в полную силу. Все время, пока я пыталась обсудить с ними их обязанности, Моголь из шкурки вон лез, перебивал, выводил меня из себя — пришлось снова на него накричать. Он убежал и спрятался. Еле нашла его под кроватью, всего в пыли. Это еще одна проблема — нет времени на уборку. Бедный маленький Моголь сказал, что я злая и он хочет вернуть прежнюю маму…

— Ох, Анна!

Я не могу удержаться от смеха.

Она тоже начинает тихонько хихикать, хотя по щекам по-прежнему катятся слезы.

— Ничего в этом нет смешного, — жалуется она. — Может, бросить заниматься дизайном? Вот в чем вопрос. Нельзя несправедливо вести себя с Моголем и нельзя невнимательно относиться к твоему папе.

— Чепуха! — Я беру Анну за плечи и легонько встряхиваю. Хватит, Анна! Не сходи с ума! Замечательно, что к тебе пришел успех! Нельзя ничего бросать на полпути, по крайней мере сейчас.

— Признаюсь, я бы не смогла. Знаю, что устаю и из-за всего переживаю, но ты не представляешь, какое счастье видеть результаты своего труда, особенно когда получается то, что ты задумала.

— Что и требовалось доказать! Вряд ли папе удастся тебя остановить.

— Дело в том, что я его люблю, и мы с тобой знаем, где он сейчас, и я этого не вынесу, — снова начинает плакать Анна.

— Слушай, давай пойдем спать, ну, поднимайся… — прошу я, помогаю ей встать с дивана и веду к двери.

— Что мне теперь делать? Лежать одной на своем краю кровати, уставившись в потолок? — продолжает рыдать Анна, когда мы поднимаемся по лестнице. — И что мне делать, когда он наконец вернется домой? Притвориться, что сплю? Я уже пробовала, Элли, чтобы сохранить мир, но, кажется, больше не смогу — слишком больно.

Какое облегчение, когда Моголь начинает хныкать во сне и звать Анну.

— О господи! — стонет Анна, но поправляет на себе одежду, вытирает глаза и тихонько входит к нему в комнату. — В чем дело, малыш? — нежно бормочет она. — Насморк замучил? Давай, детка, мама поможет тебе высморкаться.

Моголь что-то гундосит про страшного дядьку. Анна его успокаивает и говорит, что ему это только приснилось. Я прислушиваюсь — мне плохо, и я вся дрожу. Если бы меня можно было бы так же легко утешить, как Моголя.

Ужасно быть взрослой и понимать, что на самом деле происходит между папой и Анной. Хочу, чтобы мне говорили, как они счастливы вместе, и что мой папа — не злой дядька, и все это только сон, и скоро мы все проснемся, и папа станет самим собой и, как прежде, будет обнимать Анну, насвистывать и шутить.

Уже давно лежа в постели, слышу, как входит папа и тихонько крадется по ступенькам. Жду и прислушиваюсь. Потом до меня доносится шепот. В животе екает. Натягиваю простыню на голову, сворачиваюсь калачиком и пытаюсь от всего спрятаться. Представляю рядом с собой маму — она меня ласкает и рассказывает сказку про мышку Мертл. Постепенно начинаю о ней думать — мышка резво бегает в моих мыслях (сначала счастливая, а потом у нее дрожат усики и хвост дерзко задирается вверх). Она живет в кукольном домике с мамой и папой — мышками. Папа-мышка убегает и не возвращается, а у мамы-мышки целый выводок новых мышат. Ей не до Мертл, поэтому та собирается в дорогу — берет ночную рубашку в крапинку, щетку для усиков, маленькую мышку-куклу, делает себе большой сэндвич с сыром и уходит в огромный мир.

Засыпаю и вижу во сне приключения Мертл. Просыпаюсь очень рано. Сажусь и прислушиваюсь. В доме тихо. Не слышно ни плача Анны, ни их ссоры с папой. Моголь тоже крепко спит. Верчу и верчу кольцо на пальце, не в силах понять, кончилось ли все плохое или еще только начинается.

Глава седьмая

ДЕВЧОНКИ ПЛАЧУТ, КОГДА У ПОДРУГ ЕСТЬ ОТ НИХ СЕКРЕТЫ

Уроков я не сделала — ничего не попишешь! Беру альбом для рисования и делаю маленькие наброски Мертл. Интересно придумывать для нее наряды. По-моему, больше всего ей идет голубой комбинезончик с вышитыми маргаритками. К нему полагается одна сережка-маргаритка, которая будет красоваться на большом ухе. Экспериментирую с обувью. Рисую балетные туфельки, сапоги и босоножки с многочисленными ремешками. Снабжаю рюкзачком на случай ухода из дома.

Потом сочиняю всевозможные приключения. Бедной мышке предстоит множество испытаний. Похоже, она превратилась в героиню мышиной мелодрамы. Коты ее преследуют, собаки идут по пятам, и банда хулиганов-крысят не дает прохода. Она устраивает роскошное пиршество в кухне и чуть не попадает в мышеловку. У мышки болит лапка, и за ней ухаживает добрая хомячиха (Помадка вновь воскресла). Мертл отправляется в долгое ночное путешествие с готической крыской, у которой на хвосте прицеплено двадцать колец, — они едут на рок-фестиваль грызунов.

С головой погружаюсь в волшебный мир Мертл и отвлекаюсь от осложнившихся отношений папы и Анны. Слышу, как встает и плещется в ванной Анна. До меня доносится надоедливый голосок Моголя — его одевают и умывают, но не могу определить по интонации Анны, в каком она настроении.

Может быть, все нормально? Вдруг у папы есть уважительная причина, из-за которой он полночи не приходил домой? Возможно, они с Анной помирились. Может, за завтраком они, как прежде, будут поглощены друг другом? Всегда терпеть не могла, когда папа обнимал Анну за талию и та к нему прижималась, а сейчас бы все на свете отдала, лишь бы снова увидеть, что им хорошо вместе.

Но когда я спускаюсь в кухню, никто не держится за руки, никто ни к кому не ласкается. Анна тихо разговаривает с Моголем, убеждая его поесть хлопьев, и позволяет сидеть у себя на коленях, пока он ест. Папа стоит у раковины, пьет кофе из кружки, ни на кого не смотрит и молчит, словно мы не его семья. Вижу красные глаза, бледное лицо Анны и злюсь на папу. Почему он позволяет себе распоряжаться ее и нашими жизнями?

— Папа, можно мне с тобой поговорить? — поднимаясь, спрашиваю я.

— Что? Послушай, Элли, я тороплюсь. Это не может подождать? — отвечает папа, ставя кружку на стол и направляясь к двери.

— Нет, не может, папа! — восклицаю я. — Ответь, пожалуйста, что происходит? Где ты был прошлой ночью?

— Не надо, Элли, не сейчас, — останавливает меня Анна.

— А почему нет? Почему нельзя спросить? Почему ты так поступаешь?

Я стою перед ним, подняв подбородок и сжав кулаки.

Папа сердится, глаза у него сверкают.

— Это не твое дело, Элли, — отвечает он и проходит мимо. — Тебя это не касается.

— Ошибаешься! Очень даже касается! — кричу я.

— Не надо, подумай о Моголе, — просит Анна, когда папа выходит.

— Но это и его касается! — кричу я и бегу за папой в коридор. — Ты не имеешь права не считаться с нами, папа. Разве ты не видишь, какую боль ты причиняешь Анне? Только потому, что ей завидуешь!

— Ты думаешь, я ей завидую? — спрашивает папа, открывая входную дверь.

— Да, потому что Анна преуспевает и ты не можешь с этим примириться. Типично мужское отношение — вы не любите быть в тени. Ты не разрешал маме работать, хотя она была очень талантливым художником.

— Ты ничего об этом не знаешь. Твоя мама сама не желала работать. Она хотела сидеть с тобой дома.

— Да, но, держу пари, она бы не стала сидеть дома, когда я пошла в школу. Мама была блестящим графиком, а Анна — великолепный дизайнер. А у тебя здорово получается делать нас несчастными!

— Спасибо, что сказала, — говорит папа, хлопнув дверью.

Стою и думаю, а не выбежать ли мне за ним с криком на крыльцо? Может быть, я уже достаточно высказалась? Вся дрожу. Выходит Анна, обнимает меня и уводит в кухню. Она наливает мне чашку чая. Моголь смотрит на нас во все глаза. Хлопья падают с ложки на рукав свитера.