Русская дива, стр. 68

— Скажите, Олег, а этот развратный журналист — еврей?

Барский пристально посмотрел Анне в глаза. Как она могла вычислить это, если в деле Рубинчика он вымарал абсолютно все идентифицирующие детали, за исключением его профессии, которую все равно бесполезно было вычеркивать — кто еще, кроме журналистов (и офицеров КГБ), может у нас каждый месяц путешествовать по всей стране? Но журналистов — тьма, в одной Москве — несколько тысяч.

— Я думаю, это пока несущественно, — ответил он как можно мягче. Он не хотел нарушить ту хрупкую, расслабляющую и кружащую голову атмосферу интима, которая возникла с первой минуты их сегодняшней встречи. Они сидели в ресторане «Бега», за окнами по гаревым дорожкам ипподрома, освещенным мощными прожекторами, красиво бежали высокие, тонконогие кони, запряженные в легкие разноцветные двуколки с маленькими, как лилипуты, жокеями. На эстраде тихий квартет играл что-то буржуазно-расслабляющее. Зеленые глаза Анны были чуть подкрашены, пушистые ресницы загнуты кверху, а русые волосы гладко зачесаны назад на манер причесок сороковых годов, отчего у Барского возникало ощущение полной ирреальности этой встречи, словно он видел себя в кино. Или — во сне со своей юной мамой. Анна сама выбрала этот ресторан, и Барский был сначала изумлен этим выбором, но, кажется, лучшей, чем эти бега за окном, оправы для ее сегодняшней какой-то уже совершенно немыслимой, куртуазной красоты и найти невозможно. При этом она не жеманится, не унижает себя кокетством, а в ответ на его амикашонское «Аня» тут же стала называть его тоже по имени, а не по имени-отчеству, и они легко, непринужденно и быстро распили первую бутылку шампанского. «Неужели, неужели, — билось в его мозгу и екало под ложечкой, — неужели она — моя? Уже? Сегодня?»

— А я думаю, это очень существенно, — сказала Анна. На ней было темное вечернее платье с открытыми плечами, которые сводили Барского с ума, и только усилием воли он удерживал себя от того, чтобы не трогать их, не начать гладить уже сейчас…

— Все-таки у меня и первый, и второй муж — евреи, — продолжала Анна. — Меня легко обвинить в предвзятости, если я буду обвинителем.

— Наоборот, Аня! На-обо-рот! — тут же откликнулся он с убежденностью, подогретой ее близостью и шампанским. — Это как раз одна из главных причин, почему именно вы должны быть общественным обвинителем. Помимо вашего таланта, конечно! Никто не сможет заподозрить вас в антисемитизме. Я думаю, это прекрасное начало для вашей обвинительной речи — вы сразу обезоружите всех, если скажете: «Меня трудно заподозрить в антисемитизме хотя бы потому, что оба моих мужа — евреи!» Это убойное начало!

— Значит, он таки еврей?

— Ну, еврей, конечно! Кто же еще! Совратить сотню девиц! И только русских! И это лишь то, что мы знаем, исходя из географии его командировок. А сколько нам неизвестно? Это половой русофоб! Что будем пить? Шампанское или коньяк?

— Еще «Абрау-Дюрсо». Если ваша фирма потянет такие расходы.

Барский усмехнулся, но ему нравилась ее дерзость.

— Вы опасная женщина!

— Да, — согласилась она. — Но вы еще можете сбежать.

Если бы он мог от нее сбежать!

— Нет, — сказал он, чувствуя себя как в детстве, когда, будучи мальчишкой, он не мог отойти от уличной продавщицы эскимо. — Я, пожалуй, останусь. Официант! Нам еще «Абрау-Дюрсо». Кстати, Аня, вы знаете, что виноградники Абрау-Дюрсо когда-то принадлежали императорской семье и их шампанское по вкусу превосходило французское?

— Правда? Значит, мы пьем царское вино?

— С царственной женщиной пьют только царские вина! Ваше здоровье!

— Спасибо. Это вас в Высшей школе КГБ учат таким комплиментам?

Барский насторожился. Откуда она знает про Высшую школу, ведь он сказал ей, что кончил МГУ?

Но сначала он пригласил ее танцевать. И только во время танго, крепко держа ее в руках, как ребенок, схвативший наконец любимую конфету, спросил:

— Аня, кто вам сказал, что я учился в Высшей школе КГБ?

— О, это нетрудно вычислить, — усмехнулась она. — Вы стесняетесь носить очки и при этом у вас фигура, выправка и походка морского офицера. Следовательно, вы, как минимум, учились в мореходном училище и мечтали стать капитаном дальнего плавания. Так? Вы амбициозны и, следовательно, были круглым отличником. Но где-то на третьем-четвертом курсе испортилось зрение и из мореходки пришлось уйти. А юрфака МГУ вы не кончали, это вы мне наврали, я проверила. Так куда же мог пойти амбициозный молодой человек с незаконченным офицерским образованием, если сегодня он полковник КГБ?

— Н-да! — Барский был потрясен этим диагнозом не меньше, чем близостью ее тела, груди, ног. — Вы мною, я вижу, всерьез занимались.

— Конечно, — подтвердила она. — Вы — мной, а я вами. Я серьезный адвокат, Олег. Если я за что-то берусь, то не для того, чтобы проиграть. Запомните это. Потому прежде чем взяться за ваше дело, я должна увидеть показания потерпевших. Кстати, обвиняемый уже арестован или на свободе?

— Пока на свободе. Но его арест — дело двух недель, не больше.

— А эти девушки — они добровольно приходили к нему или по принуждению? Им было к этому времени восемнадцать лет или нет? Это очень существенно, а у меня нет их показаний, вы мне дали только первый том: доносы и рапорты.

— Я знаю, Аня. Просто эти дни я занят Арафатом. Но их показания будут. И не беспокойтесь — они приходили к нему по принуждению. Он их гипнотизировал.

— И только? Это делает каждый мужчина. Со мной вы занимаетесь этим с мая.

— Вот именно. Но я безуспешно, потому что я дилетант. А он…

Танец кончился, они вернулись за столик, Барский продолжил:

— Поверьте, Аня, когда я привезу этих девиц в Москву, вы сами поймете, что Дон Жуан и Казанова ему в подметки не годятся. Это просто принцессы! Лучшие женщины России! Вообще, я не антисемит — нет, правда! И я знаю ваше отношение к евреям. Но вы русская и — между нами, Аня, — давайте посмотрим правде в глаза: евреи нас пользуют. Всегда и везде, у всех народов они забирают все лучшее: женщин, должности, квартиры, ценности. Посмотрите вокруг: вы знаете хоть одного еврея колхозника? Тракториста? Нет, конечно. Зато все врачи — кто? А ученые? А музыканты? А режиссеры? Кто-то замечательно сказал: евреи присасываются к самому живому, самому сочному корню того народа, с которым они живут, и срастаются с ним, и питаются его соками до тех пор, пока иссушат его вконец. А потом перебираются на другой народ — из Испании в Германию, из Германии в Польшу, в Россию.

— Это, наверно, Гитлер сказал.

— Нет, не обязательно. Это сказал не то русский философ Булгаков, не то Розанов, который, кстати, восхищался еврейской сексуальностью и считал, что у евреев она освящена религией. Что возвращает нас к нашему делу. Давайте выпьем. Я не думал, что у нас будет такая серьезная дискуссия.

— Ну, это только цветочки, Олег! Если вы хотите привлечь меня к этому делу, нам придется часами обсуждать эту проблему. Чтобы я могла парировать любые аргументы защиты.

— С удовольствием. Я вас вооружу такой литературой, что вы…

— О, только не это! — брезгливо перебила Анна. — То, что печатается в «Правде» или «Огоньке»…

— Аня, за кого вы меня принимаете? То, что печатается в «Правде», пишут профаны. Но мы их скоро отстраним от этой работы. Нет, я дам вам другую литературу. Серьезную. Например, то, что сейчас издают в Японии. «Как евреи добиваются господства над миром», «Евреи и капитал», «Секрет еврейской мощи». И так далее. Надеюсь, японцев вы не заподозрите в антисемитизме — в Японии нет ни одного еврея. Они просто изучают евреев и примеряют их методы на себя.

— Вы читаете по-японски?

— Я — нет. Но у нас есть отдел, который переводит нам самую ценную литературу. Для внутреннего пользования. Как только вы подпишете соглашение о сотрудничестве, вы получите все!

— Даже Солженицына?

— Все! — сказал он убежденно. — Итак? Когда мы начнем?