Двойная игра, стр. 46

Я снова пешочком прошелся до Третьей градской больницы. Рано утром, когда Патронева поймали, я приказал снять засаду в доме, где жила Зорница, но ей не сообщили радостную весть о его поимке. Теперь она, верно, сидит у себя в квартире, как в осажденной крепости.

Почему, подумал я, мне и в голову не пришло пригласить мастерицу по сувенирам к нам в учреждение? У нас бывают всякие люди (и красивые женщины в том числе). Но Зорница словно бы не вписывалась в строгую обстановку учреждения. Почему, думал я, чем она отличается от других? Ничем не отличается. Нет человека, которого мы не могли бы заподозрить. Просто я сам взял Зорницу под свою защиту. В моем сознании она была неотделима от своей квартиры, от кукол, выстроенных в ряд на столе, от кофейных чашек японского фарфора, кисточек и разведенных красок, от кофе и варенья из инжира… А может, Зорница так полна жизненных сил, от нее исходит такая мощная волна жизненной энергии, что наши узкие коридоры тесны для нее?

Размышляя таким образом, я снова шел на свидание к той, которая успешно служила моделью для демонстрации парикмахерского искусства… В этот раз я не предупредил ее по телефону из соображений чисто профессионального свойства. Чем ближе я подходил к дому Зорницы, тем больше интересовался мельчайшими деталями окружающей обстановки. Первый этаж, холодный тесный подъезд. В темном углублении – двери лифта, рядом – коричневая, слегка облупившаяся дверь в квартиру Зорницы, через всю стену трещина от пола до потолка. Всего четыре года назад возле Третьей градской начали строить новые панельные дома на месте снесенных развалюх. Но панельные дома имеют обыкновение быстро расходиться по швам.

Я стоял у двери Зорницы. После звонка дом был все так же тих и трепетно задумчив. Я уловил за дверью по-кошачьи крадущиеся шаги и звук осторожно приоткрываемого глазка.

Но мои надежды на то, что Зорница подпрыгнет от радости и немедленно распахнет дверь, не сбылись. Веко глазка закрылось, и я остался ждать, пока внутри приготовятся к встрече. Позвонил еще раз. Тотчас же послышались быстрые шаги, и Зорница без всяких колебаний открыла дверь, точно горела нетерпением узнать, что за гость пожаловал к ней.

– А, – удивилась она, – это вы? А я-то думаю, кто это может быть?

– Почему вы открываете, не спрашивая? – сказал я строго. – А если бы это был Патронев?

– Вы правы, – сказала Зорница, на секунду задумавшись. – Но нельзя же вечно помнить о всех предосторожностях… Особенно без привычки… Проходите.

Коридорчик не больше спичечной коробки, две двери – одна в комнату, другая в кухню. Дверь в комнату открыта настежь, так же как и окно, в которое вылетает табачный дым. Здесь только что курили, но я сделал вид, что не заметил этого обстоятельства.

На столе снова была выстроена армия голых кукол.

– Это мальчики или девочки? – спросил я, усаживаясь на диван.

– Половина – мальчики, половина – девочки, – с улыбкой объяснила Зорница.

– Что-то по ним не видно.

– Будет видно, когда я их одену!

Вот так довольно весело болтали мы с Зорницей, а я тем временем решал: спросить мне, кто курил, или не спрашивать? Сама Зорница, женщина здравомыслящая, не курила. Но она убрала пепельницу, значит, не желает говорить на эту тему.

Взяв двумя пальцами кисточку, Зорница стала в маленькой, величиной с наперсток, тарелочке размывать красную краску.

Первый этаж здесь невысокий, в открытое окно видны каменная ограда, большая ржавая перекладина, на которой выбивают ковры, и головы мальчишек, гоняющихся за белым в черных пятнах мячом. Окно в кухне выходит на ту же сторону, и сидящий сейчас там человек не скучает – тоже смотрит матч. А может и выпрыгнуть в окно, если очень захочется самому поиграть в футбол… Подозрение, что кто-то сидит на кухне, росло во мне со страшной силой.

– Я пришел вас обрадовать, – сказал я. – Сегодня утром у меня было свидание с Патроневым. Можете больше не бояться. Он теперь очень долго не сможет к вам прийти, будьте уверены.

Зорница бросила на меня серьезный и холодноватый взгляд:

– Правда? Знаете, когда я потом, оставшись одна, подумала хорошенько, то перестала бояться. Что он мне может сделать? Просто он был тогда в таком состоянии… Я вам в тот раз не сказала, я с ним давно знакома, – и она посмотрела мне прямо в глаза. – Он не тот человек, который сам себе станет портить жизнь. Нервы у него железные. А тогда он разозлился из-за какого-то золота, которое они должны были с Ангелом поделить, я так и не поняла из его криков и угроз, что это за золото, до того он бессвязно говорил… Но теперь-то он, верно, взял себя в руки?

– Да, сейчас он гораздо спокойнее. И, кроме того, стал довольно откровенным. Рассказал нам о золоте. Ангел не сказал Патроневу, где он его спрятал, и тот почувствовал себя ограбленным. Поэтому и пришел – вернее, попал к нам.

Зорница взглянула на меня вопросительно. Я ответил ей красноречивым молчанием.

– Ага! – догадалась она.

– Именно. Вот я и поспешил сказать вам, чтобы вы его больше не боялись.

Я тянул разговор, чтобы обдумать признание Зорницы в том, что она давно с ним знакома. Хорошо она это сделала, надо отдать ей должное, без капли смущения. Сразу же смекнула: если Патронев у нас, мы непременно узнаем об их старой связи. То, что произошло в Созополе, не предусмотрено никаким уголовным кодексом. Женщина лепила семейное гнездо, девушка сходила с ума от одиночества и своих фантазий, кто-то кого-то пытался отнять у другого. Зорница ни за что не признается, что подговорила Патронева совратить Еву. И в таком случае утверждение Патронева бездоказательно. Такие заявления гроша ломаного не стоят!

– Надеюсь, – сказал я, – что это наша последняя встреча, больше мы вас, вероятно, не будем беспокоить… Спасибо.

– Нет, – сказала Зорница искренне и убежденно, – это я должна вас благодарить! Вы меня защитили от Патронева. Благодаря вам я почувствовала себя в безопасности, а то совсем было струсила… Я вам хоть чем-то помогла? После того, что случилось с Ангелом, я считаю себя обязанной что-то сделать из уважения к его памяти. Как подумаю, пожалуй, оно и к лучшему, что мы расстались, очень даже вовремя… Для меня это было просто спасением. Если человек способен сотворить над собой такое, значит, ему могло взбрести в голову то же самое, даже если бы мы поженились. Что-то в Ангеле было странное, я это чуяла. Ведь не каждый пойдет на самоубийство. Взять его отношение к дочери или к бывшей жене. Сейчас я даже думаю, не был ли он из тех людей, которые любят только раз в жизни, сколько бы женщин у них не было. Есть же такие, даже в наше время. Но это – тут уж меня никто не переубедит! – ненормально… Надо порвать, забыть, а не вздыхать всю жизнь по одному, словно на нем свет клином сошелся… Любовь – это болезнь, которая быстро проходит, и нужно быть круглым идиотом, чтобы всю жизнь посвятить одному-единственному человеку.