Двойная игра, стр. 35

Между коричневатыми, потрескавшимися на сгибах пластиковыми обложками скопилась целая коллекция имен, адресов, телефонных номеров, пометок, дат – настоящая шифрограмма жизни Ангела Борисова. Это работа для астролога, думал я. Тот, кто захотел бы восстановить по этой шифрограмме жизнь Ангела Борисова, мог бы нанести на расчерченную квадратами карту звездного неба ее узловые моменты, начиная с появления на свет до последней точки, поставленной совсем не на месте, застывшей в нелепой неподвижности, – точки, никак не связывающейся с другими, не входящей в созвездие, не имеющей смысла. Но, может, в записной книжке присутствуют невидимые тени, которые могут материализоваться, если отыскать шифр, если последовать за дорожными знаками жизни Борисова?..

Из этих дат, телефонных номеров и адресов я смог извлечь лишь довольно скудный материал, опираясь на уже известные имена и факты.

Против фамилии Патронева значилось три телефонных номера. Первые два были зачеркнуты, остался третий, хорошо мне знакомый… Могли ли старые номера приблизить меня к разгадке тайны?

Имя Зорницы Стойновой напрочь отсутствовало: два года назад она еще не существовала для Ангела Борисова. Против имени секретарши Конова стоял номер ее домашнего телефона. Случайность ли это? Девушка тогда была совсем молоденькой, еще школьницей!

Даты техосмотра машины – каждый год в двадцатых числах июня. Номера автосервиса и магазинов запчастей. Во главе этого списка столь необходимых телефонных номеров стоял номер нашего знакомого Спиридона Спасова.

Это были обыкновенные будни, попавшие на страницы потертой записной книжки. Они приобретали таинственную значительность только благодаря исключительным обстоятельствам ухода из жизни ее хозяина.

Смерть коренным образом изменяет биографию человека, придавая обычным поступкам новое, иногда даже возвышенное значение. Нелепая, бессмысленная смерть – акт отчаяния или следствие безумия – отбрасывает мрачную тень на самую заурядную биографию. И главное, мрачную тень на все, что окружало человека, на все, что до тех пор не вызывало удивления, казалось естественным. Потому-то, думал я, самоубийство не может не оставить неизгладимого отпечатка и на жизни людей, близких покончившему с собой; невольно будут они пытаться глубже заглянуть в свою душу, начнут по-иному осмысливать себя, свое поведение, свои поступки, недоверчиво вглядываться в свое изображение в зеркале, находя в своих глазах и лицемерие, и ложь, и наконец страх – страх перед самим собой…

Эти мои мысли в скором времени, с одной стороны, были вроде бы опровергнуты, а с другой – странным образом получили подтверждение.

Зазвонил телефон, в трубке глухо, уныло, как ветер в осенней листве, зашуршал голос старика Борисова. Он просил разрешения прийти.

Ровно в десять, как мы и договорились, он постучался в дверь моего кабинета. Увидев его, нерешительно остановившегося на пороге, я подумал, что людям старшего поколения свойственна пунктуальность, которую они сохраняют в любых условиях.

Он уселся на стул, на котором сидело так много людей, готовых рассказать о себе что угодно, кроме самого простого – правды. Лучше бы предложить ему другой стул, да и мне самому вылезти из моего окопа за столом.

Морщинистое лицо старика было красным: пока он торопился сюда, ветер с Витоши, разгонявший утренний туман, исхлестал его. Я предложил ему сигарету.

– Да ведь я не курю, – спохватился он, уже взяв сигарету.

Потушив спичку, я ждал, скрестив руки на груди и ободряюще глядя на старика.

Вряд ли эта беседа поможет мне разобраться в деле Ангела Борисова. Если какие-то обстоятельства и загнали его в петлю, то они никак не касались той сферы его жизни, которая была связана с родителями. Однако легкий трепет, который охватывает охотника, услышавшего шорох в кустах, заставил меня навострить уши (ничего не поделаешь, дрессировка, как сказала бы Неда).

– Хотите сообщить мне что-то?

– Не столько сообщить, сколько… высказать наше с женой мнение. Даже не мнение, а просьбу или пожелание. Да, наше – родителей Ангела – пожелание. Чтобы не было никаких подозрений в связи с нашим сыном… Чтобы не говорили, будто было совершено преступление или насилие над ним – не знаю уж, как это называется…

– Убийство. – Да.

Старик замолчал, пораженный коротким и точным словом.

– Вы не сомневаетесь в том, что ваш сын покончил самоубийством?

– Именно это я и хотел сказать… Мы просим, чтобы больше не ворошили его личную жизнь, оставили его в покое!

– У вас не вызывают сомнений обстоятельства смерти вашего сына или вы просто не хотите, чтобы копались в его личной жизни?

– Ну, не столько это, сколько… Видите ли, мы живем как все люди, среди родных и друзей… Хотя их становится все меньше… Согласитесь, если подозревают, что вашего сына убили, то вольно или невольно возникают какие-то грязные подозрения и по отношению к нему, это бросает тень на его имя. А к чему позорить его, когда проще оставить все так, как оно есть…

– Каковы бы ни были ваши желания, мы не имеем права не выполнить своих обязанностей. Не могу сказать, что мы кого-то подозреваем. Но даже если… – тут я пошел на уловку, – если предположить, что его толкнули на самоубийство, мы должны это выяснить, установить истину.

Старик враждебно посмотрел на меня из-под пергаментных век и упрямо наклонил голову.

– Моего сына никто не мог заставить сделать то, чего он не хотел. Я уверен, он сам принял такое решение – у него был твердый характер, это у него от матери… В нашей семье все страдают из-за своего… упрямства… И у его дочери, у этой девочки, хотя она на вид слабая и болезненная, тоже твердый, даже тяжелый характер… Уверяю вас, мой сын был способен, однажды приняв решение, выполнить его, какое бы оно ни было… Да, способен…

Этот человек силился найти доказательства, которые убедили бы других в том, что его сын умер «красиво». По какой-то необъяснимой логике старик не хочет, чтобы возникли сомнения в том, что его сын собственноручно, достойно и по-мужски… повесился!