Мироздание по Петрову, стр. 7

Водка кончилась.

В Тараканыча я больше не верил.

Разгромленной квартиры не замечал.

Кого жалел, так это Аську. Три года была прикована к человеку-растению, может, по женской слабости и сыпанула ему чего. Тот же академик мог подсказать. По иронии судьбы валялась на полу биографическая книжка: „Академик И.И. Петров-Беккер“. С фотографии смотрел человек с сединой, на щеках темные пятна от ожогов. Наверное, получил на практических занятиях: изучал свойства ядов. „Однако, – прочел я, – наибольшим стимулом к исследованиям в области фотохимии явилось тесное взаимодействие с академиком Н.Н. Семеновым, обозначившим в свое время стратегическую важность решения вопроса об искусственном фотосинтезе для судьбы населения планеты в будущем“. Чем Петров-Бекеер только не занимался. Не случайно избран Председателем Международного Совета по проблеме „Катализ и его промышленное использование“. Опять же, Представитель РФ в Совете уполномоченных стран ЕЭС по проблеме „Промышленные катализаторы“. А еще Президент Международного конгресса, член Нью-йоркской академии наук. Вот где можно закупить нужные яды! Опять же, программа CETI. Поездки, встречи. Водка хорошо на меня подействовала. „Фотоперенос электронов через мембраны липидных везикул, сенсибилизированный тетрафенилпорфином цинка“. Одним названием можно отравить.

Я облизнул пересохшие губы.

Если честно, Режиссер тоже никогда не был душкой.

Если девушка со свиными ножками сыграет сцену лучше, чем знаменитая секс-бомба, то предпочесть следует свиные ножки. Так он считал. Однажды я оказался невольным свидетелем того, как Режиссер разделывался с отработанным материалом. В паре с Мерцановой он выпустил на сцену знаменитую, но уже спивающуюся актрису Ангелину Степанову. Везде на сцене были расставлены телефоны (ставили „Аудиторскую проверку“ по Н.В. Гоголю). Когда раздавался звонок, Степанова хватала трубку. Иногда отвечала сама, иногда передавала дочери (Городничего). „Ну, Машенька, – лепетала она сияющей, вдохновенной Мерцановой. – Нужно бы нам заняться туалетом. Он ведь – (речь шла о приезжем аудиторе) – штучка столичная. Он, Боже сохрани, чтобы нас не осмеял. Так думаю, что приличнее тебе будет надеть голубенькое с оборками“. – „Да ну, с оборками! Фи, маменька! – вдохновенно возражала Мерцанова. – Ляпкина-Тяпкина в голубом. Дочь Земляники в голубом. Чего же я голубое надену?“

Мрачные глаза Степановой болезненно сверкали. Она инстинктивно чувствовала надвигающуюся катастрофу. „Зачем, дитя, ты говоришь так наперекор?“ – жалко возражала она Мерцановой, пытаясь понять, чего на самом деле хочет от нее Режиссер. Снимала и бросала трубки, а Режиссер внимательно наблюдал за нею из затемненной ложи. Он не жалел знаменитую старуху. „Ах, маменька, вам совсем не пойдет палевое!“ – Мерцанова чудесно прижимала ручки к груди. Зал вздыхал. Теперь весь город полгода будет повторять эту фразу. Поэтому Режиссер командовал, пользуясь телефонами: „Ангелина, дура, чего стоишь, убеди дуру, что одеть надо именно палевое!“ – „Но палевое не идет мне!“ – путалась, пугалась старуха. – „Не идет, не идет! – торжествовала Мерцанова. – Для палевого глазки нужны темные, молодые“. – Режиссер свирепел: „Не выхватывай трубку у Ангелины!“ – Но чудесную дочку городничего заело. Она просекла его игру. Она не питала никаких особенных чувств к старухе, но не хотела, чтобы ее так бесцеремонно вышибали со сцены. – „Да как же так, не идет? – трепыхалась Степанова. – У меня глаза разве не темные? Я и гадаю на трефовую даму“. – „Согласись с дурой!“ – орал в трубку Режиссер. Зрители его не видели и не слышали. А он решил сломать сразу обеих. Пусть убегут со сцены в рыданиях. – „Ах, маменька! Причем тут трефовая? Вы же больше червонная дама!“ – „Заткни ее!“ – орал Режиссер. Он, в сущности, не был злым человеком. Ну, соберутся в кабинете. Ну, усадят Степанову в глубокое кресло, чтобы ей неудобно было, нальют стакан виски. – „Дура, – орал он Мерцановой по телефону. – Плюнь на текст, отделай старуху!“ – „Да такие пустяки, – вконец запуталась Степанова. – Как это так мне вдруг не идет палевое?“ – Она плакала, но слез в зале не видели. Тогда Мерцанова специально переключила все телефоны на мощные сценические колонки и на весь зал загремел злобный режиссерский голос: „Дуры, мать вашу!“ И ломаная музыка помогла триумфу.

Вспомнив о человекообразном, я набрал его номер.

Ташкент дали не сразу. Но дали. К счастью, Сухроб уже прилетел.

„Вы что привозили Режиссеру в подарок?“ – сразу спросил я, не дав ему одуматься.

Сухроб ответил медлительно и важно:

„Дорогие подарки в РФ нынче запрещены“.

„Я не следователь, – успокоил я его. – Просто у нас…“

„Он поднялся? Он встал на ноги?“ – обрадовался Сухроб. По-своему он любил Режиссера. – Мы ему розы привозили. А Ким привозил чай. Он уже встает с постели?“

„К сожалению, нет“.

„Почему нет?“

„Он умер“.

„Умер?“ – не поверил Сухроб.

И не дал мне сказать:

„Молчи, молчи, человек! Зачем говоришь такое?“

Глава шестая

СТУДЕНТКА КАК ФАЛЛОС

Под окном взвыла сирена.

Откинув оборванную штору, я увидел две сине-белых „Волги“.

Меньше всего мне хотелось иметь дело с милицией. Три года назад, когда разбился Режиссер, мне тоже пришлось давать показания, хотя никакого отношения я к аварии не имел. Сейчас разговаривать с милицией мне тем более не хотелось. Особенно, если ее вызвали соседи. Поэтому я запер дверь и спустился по лестнице. Только внизу заметил, что надел кроссовки разного цвета. Да и не я это заметил, а полковник Якимов. Он волочил какую-то хромированную железяку.

– Что-нибудь изобрел? – спросил я бодро.

– Нет, украл.

– И куда тащишь?

– В университетский корпус. У меня там служебный бокс, – дохнул перегаром полковник. – А дома жена – помощник военного прокурора. Если ты от баб бежишь, – глянул он на мои кроссовки, – то лучше ко мне.

– В бокс?

Он кивнул.

Репутация есть репутация.

Вцепившись в хромированную железяку, мы потащили ее к университету.

При этом я старался прятаться за спину полковника, потому что к сине-белым „Волгам“ подъехала еще одна. На нас внимания не обращали, но я все равно старался держаться за мощным торсом полковника. Так мы и вошли в помещение, похожее на склад, а уж из него попали в небольшой прокуренный кабинет.

– У тебя есть смысл жизни? – спросил полковник, возясь с ключом.

– Это к академику Петрову-Беккеру, – отозвался я. – Это он ищет смысл жизни.

– Нет, – возразил полковник, – академик ищет внеземную жизнь. Это совсем другое.

Ключ щелкнул. Дверь во внутренний дворик открылась. Когда-то этот дворик напрямую сообщался с общим двором, потом полукруглую арку заделали крошащимся кирпичом. Железяка со звоном полетела в груду ржавых обломков.

– Живые деньги! – похвалился полковник. – Учу ребят не робеть, – конечно, он имел в виду студентов. – Изголодаются, несут металл в пункт приема. И мне процент. Для пополнения боезапаса.

Я решил, что речь идет о патронах, но ошибся.

– Снится мне все один и тот же сон, третий год снится, – подошел полковник к огромному сейфу. – Никакими таблетками не отделаться.

И потянул тяжелую дверцу:

– Смотри.

– Это сколько же там?

– Семь хереса и три водки.

– И все получено за ржавый металл?

– А то! – кинул полковник.

Два стула. Письменный стол.

На рогатой вешалке – телогрейка. На ящике с противогазами – грязный рюкзак. Ключ, отпиравший дверь во внутренний дворик, полковник повесил на стену. Будь я студенткой, я бы боялся сюда ходить. На два пальца водки, на три – хереса. Полковник называл это „Глубинной бомбой“. Дескать, запузыришь такую, вся рыба всплывет.

– Как это всплывет? Какая рыба? – насторожился я.

– Да к слову я это. Мне дрянь снится. Будто проигрываю бой. Догоняешь? Вконец проигрываю. Боезапас на исходе, а райские силы ломят. Сплошь ангелы с крыльями и гранатометы у каждого третьего. Это вот к чему такое? – Он сплюнул и закурил, до того противно было вспоминать ему сон. – Слышал про Аську? Грохнула мужика. Так все говорят. А я не осуждаю, даже если и грохнула, – потянулся он стаканом ко мне. – С тобой не чокнуться, как не выпить. Я вообще никого не осуждаю, Кручинин. Просто надо понимать смысл жизни.