Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 414
Кто обойден галантной школой...
Кто обойден галантной школой,
Тот не увидит Галатеи
В трактирщице из пирожковой,
В торговке из галантереи.
Сырье поэта, как и прежде, -
Двуногих тварей миллионы.
Так пой, мой друг, в слепой надежде!
Мы все глядим в Пигмалионы!
Курсистка
Анне Пустынцевой
Анна, курсистка, бестужевка, милый дружок,
Что вы киваете так отрешенно и гордо?
Видимо, вечером - снова в марксистский кружок
В платьице жертвенно-строгом, по самое горло?
Аннушка, вы не поверите, как я устал!
Снова тащиться за вами, голубушка, следом,
Снова при тусклой коптилке читать "Капитал",
Будто не зная других развлечений по средам!
Дети дьячков, не стиравшие воротничков,
С тощими шеями, с гордостью чисто кретинской,
Снова посмотрят презрительно из-под очков
На дворянина, пришедшего вместе с курсисткой.
Что до меня, - посвящение в ваши дела
Движется медленно, я и на том благодарен.
Верить ли сыну помещика из-под Орла?
Хоть и студент, и словесник, а все-таки барин!
Кто это злое безумие вам диктовал?
Аннушка, что вам тут делать, зачем среди них вы?
Прежде заладят: промышленность, рынок, товар...
После подпольно сипят про враждебные вихри...
Вследствие этого пенья сулят благодать..
Все же их головы заняты мыслью иною:
Ясно, что каждый бы вами хотел обладать,
Как в "Капитале" товар обладает ценою.
Сдавленным шепотом конспиративно орет
Главный поклонник Успенских, знаток Короленок:
"Бедный народ!" (Будто где-нибудь видел народ!)
После он всех призывает в какой-то застенок.
Свет керосинки едва озаряет бедлам.
Некий тщедушный оратор воинственней Марса:
Аннушка! Всю свою страсть безответную к вам
В поисках выхода он переносит на Маркса!
Сущий паноптикум, право. Гляди да дивись.
Впрочем, любимая, это ведь так по-российски -
То, что марксисты у нас обучают девиц,
Или, верней, что в политику лезут курсистки!
Душно мне в Питере, Аннушка. Давит гранит,
Геометрический город для горе-героев.
Ночью, бывало, коляска внизу прогремит,
И без того переменчивый сон мой расстроив, -
Думаешь, думаешь: что вы затеяли тут!
Это нелепо, но все ж предположим для смеха:
Что, если эти несчастные к власти придут?!
В стенах промозглых гранитное мечется эхо.
Аннушка, милая, я для того и завел
Всю эту речь, чтобы нынче, в ближайшее лето,
Вас пригласить на вакации съездить в Орел.
Аннушка, как мне отчетливо видится это -
Запах вечерней травы, полуденных полей,
Вкус настоящего хлеба, изюмного кваса!
Даже не ведаю, что в усадьбе милей:
Дедушкин сад или бабушкин томик "Жильбласа!"
В августе яблоки, груши, малина - горой!
Верите ль, некуда деть - отдаем за бесценок!
К вашим услугам - отличнейший погреб сырой,
Если вам так непременно охота в застенок!
Будете там запрещенные книжки читать,
Ибо в бездействии ум покрывается ржавью.
Каждую ночку я буду вас так угнетать,
Как и не снилось российскому самодержавью!..
... Боже, давно ли? Проснулся, курю в полумгле.
Дождь не проходит, стекло в серебристых потеках.
Что-то творится сейчас на российской земле?
Там-то не ведают, где ж разглядеть в Териоках!
Видимо, зря я тогда в эмпиреях парил.
Знаете сами, что я никудышный оратор.
Может быть, если бы вовремя уговорил,
Мне бы спасибо сказал Государь Император.
Мне не жалко двадцатого века...
Мне не жалко двадцатого века.
Пусть кончается, будь он неладен,
Пусть хмелеет, вокзальный калека,
От свинцовых своих виноградин.
То ли лагерная дискотека,
То ли просто бетономешалка --
Уж какого бы прочего века,
Но двадцатого точно не жалко.
Жалко прошлого. Он, невзирая
На обилие выходок пошлых,
Нам казался синонимом рая --
И уходит в разряд позапрошлых.
Я, сосед и почти современник,
Словно съехал от старого предка,
Что не шлет мне по бедности денег,
Да и пишет стеснительно-редко --
А ведь прежде была переписка,
Всех роднила одна подоплека...
Все мы жили сравнительно близко,
А теперь разлетелись далёко.
Вот и губы кусаю, как отпрыск,
Уходя из-под ветхого крова.
Вслед мне парой буравчиков острых --
Глазки серые графа Толстого:
Сдвинув брови, осунувшись даже,
С той тоскою, которой не стою,
Он стоит в среднерусском пейзаже
И под ручку с графиней Толстою,
И кричит нам в погибельной муке
Всею силой прощального взгляда:
Ничему вас не выучил, суки,
И учил не тому, чему надо!
Как студент, что, в Москву переехав,
Покидает родные надгробья,
Так и вижу -- Тургенев и Чехов,
Фет и Гоголь глядят исподлобья,
С Щедриным, с Достоевским в обнимку,
Все раздоры забыв, разногласья,
Отступившие в серую дымку
И сокрытые там в одночасье,
Словно буквы на старой могиле
Или знаки на древнем кинжале:
Мы любили вас, все же любили,
Хоть от худшего не удержали --
Да и в силах ли были? Такие
Бури, смерчи и медные трубы
После нас погуляли в России...
Хоть, по крайности, чистите зубы,
Мойте руки! И медленно пятясь,
Все машу, -- но никак не отпустит
Этот кроткий учительный пафос
Бесполезных последних напутствий --
Словно родственник провинциальный
В сотый, в тысячный раз повторяет
Свой завет, а потомок нахальный
Все равно кошелек потеряет.
А за ними, теряясь, сливаясь
С кое-как прорисованным фоном
И навеки уже оставаясь
В безнадежном ряду неучтенном, --
Машут Вельтманы, Павловы, Гречи,
Персонажи контекста и свиты,
Обреченные данники речи,
Что и в нашем-то веке забыты,
И найдется ли в новом столетье,
Где варить из развесистой клюквы
Будут суп, и второе, и третье --
Кто-то, истово верящий в буквы?
Льдина тает, финал уже явен,
Край неровный волною обгрызен.
Только слышно, как стонет Державин
Да кряхтит паралитик Фонвизин,
Будто стиснуты новой плитою
И скончались второю кончиной, --
Отделенный оградой литою,
Их не слышит потомок кичливый.
А другой, не кичливый потомок,
Словно житель Казани, Сморгони
Или Кинешмы, с парой котомок
Едет, едет в плацкартном вагоне,
Вспоминает прощальные взгляды,
И стыдится отцовой одежды,
И домашние ест маринады,
И при этом питает надежды
На какую-то новую, что ли,
Жизнь столичную, в шуме и блеске,
Но в припадке мучительной боли
Вдруг в окно, отводя занавески,
Уставляется: тот же пейзажик,
Градом битый, ветрами продутый,
Но уже не сулящий поблажек
И чужеющий с каждой минутой, --
И рыдает на полочке узкой,
Над кульками с домашней закуской,
Средь чужих безнадежный чужак,
Прикусивший зубами пиджак.