Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 337
170. ПЕСНЯ О БУРЕВЕСТНИКЕ
Над седой равниной моря
Ветер тучи собирал.
Между ними, с ветром споря,
Буревестник глотку драл.
В силу неизбывной дури,
Мелкий, щупленький такой,
Он просил, мятежный, бури,
Будто в бурях есть покой.
Чайки и гагары рядом
Издавали в страхе "SOS";
Мудрый пингвин робко прятал
Тело жирное в утес;
Буря мглою небо крыла,
Ветер стаи волн хватал;
Буревестник тупорыло
Тем не менее летал.
Словно брови, тучи хмуря,
Ветер холод нес и мрак.
– Пусть сильнее грянет буря!.. –
Пел пернатый наш дурак.
Гром раздался, как в День Гнева;
Вспыхнул молнии извив;
И упала птичка с неба,
Мегавольт в башку словив.
Птичку – жалко, хоть и пала
Жертвой дурости своей,
Ибо буре дела мало
Даже до лояльных ей.
2002
171. ПЕСНЯ О КОЗЛЕ
Жизнь – сцена, игра и пространство для боя.
Иные – лишь зрители в этой игре,
Другие являют актеров собою,
Играющих горных козлов на горе.
И каждый козлина любви, восхищенья
У зрителей тщится стяжать на века
И сделать другого козлом отпущенья
За то, что другой не дает молока.
Козлы на вершине бодаются, блеют,
И несть на высокой горе им числа.
А зрители, встав у подножья, болеют
всю жизнь за того иль иного козла.
Но я не козел и не зритель. Я молча
Играю капусту, зарыт в чернозем,
И мыслю вполне равнодушно, по-волчьи:
"Хороший козел – это мертвый козел!"
И если б с вершины в ущелье сырое
Свалился козел, проигравший финал,
И спел мне страдальчески с видом героя,
Как славно он бился и счастье познал,
То я бы заметил на это, что лучше
Скончаться в сыром и прекрасном тепле,
Чем пасть, как тупой янычар при Козлуджи.
Так молвил бы я и добавил бы тут же:
"Что ж, меньше одним хоть козлом на земле!.."
2002
172. КУРТУАЗНАЯ АНТИУТОПИЯ
Мне скоро сорок, но (таков мой рок)
Меня хреново знают как поэта.
Ну ничего, мерзавцы, дайте срок,
И вы сполна ответите за это!
Когда я стану сказочно богат,
На кокаине сделав состоянье
(Да-да, такой вот именно я гад),
Добьюсь я веса, власти и влиянья.
В борьбе за президентский чемодан
Скуплю я имиджмейкеров и массы
И с трона, что мне Богом будет дан,
Возьмусь за демократии гримасы.
И как когда-то цвел соцреализм
На ниве большевистской диктатуры,
Так станет куртуазный маньеризм
Синонимом большой литературы.
Поэзия воспрянет ото сна,
От ересей избавленная враз мной,
И будет у нас партия одна
И называться будет куртуазной;
И примемся врагов уничтожать,
Партийную цензуру учредив, мы,
Поэтов-диссидентов всех сажать,
Начав с поэтов, пишущих без рифмы;
Поклонницы разделят их юдоль,
Подобно декабристкам образцовым,
В концлагере обритые под ноль
Магистром, тьфу! – министром Степанцовым;
И по программе школьной ребятня,
Не забивая мозга дребеденью,
Пусть ежедневно учит из меня
Одно, нет, лучше три произведенья;
И маньеризм наступит развитой
В итоге прогрессивной столь реформы,
На плебс немытый низойдет святой
дух красоты, гармонии и формы;
И Нобеля потребую тогда
Ультимативно у Европы ржавой,
А станет целку корчить, не беда –
Мы ядерной являемся державой!
2002
174. ПОЭЗИЯ ДОЛЖНА БЫТЬ ГЛУПОВАТА
Умничанье – жанр непопулярный,
Слишком умный жалок рифмоплет.
Плох поэт, который регулярной
куртуазной жизнью не живет.
Мудрые его стихотворенья,
Что его лишь тешат самого, –
Форма самоудовлетворенья,
Коего не терпит естество.
Публика должна быть у поэта,
Что, поэт, нудишь, как Лев Толстой?
Ты один останешься, а это
Может вредный порождать застой.
Не уподобляйся же медведям,
Собственную лапу что сосут
(Это Гете так сравнил, заметим),
А являйся публике на суд!
Публика помочь тебе могла бы,
Так твори же, публику любя,
Чем сосать, сродни медведю, лапы,
вымя или что там у тебя...
2002