Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 241
* * *
Схлестнулись противоположности:
Есть приносящие страданья,
Блудливые до невозможности,
До секса лютые созданья,
И я, затворник древней выделки,
Любви давно уже не ждущий,
В деревне Коптевские Выселки
Сто лет безвыездно живущий.
Я на чердачном возвышении
Сто лет взираю на светила,
И мысль о половом сношении
Доселе в мозг мой не входила.
А если и вошла бы все-таки,
То сразу вышла бы обратно.
Бессмысленность возни с красотками
Ученым всем давно понятна.
Усохшей ветвью эволюции
Не зря считаются красотки:
У них у всех умишки куцые
И скошенные подбородки.
Им всем присуще слабоволие,
Низкопоклонство перед плотью,
Не зря же променял без боли я
Их всех на дело звездочётье.
Метаемые потаскушками,
Читать я выучился взоры:
“Чтоб нас обвешать побрякушками,
Снеси в ломбард свои приборы”.
Но я вниманьем их не балую –
Сказали мне созвездий сферы:
Красотки – существа отсталые,
И к ним природа примет меры.
По всем канонам астрологии,
Которым я так чутко внемлю,
Вот-вот красотки длинноногие
Начнут врастать в родную землю.
Не стоит на лекарства тратиться,
Поскольку звезды не обманут:
Красотки вскоре оквадратятся
И походить на тумбы станут.
Мне все планеты, астероиды
И все небесные кривые
Твердят, что женские тумбоиды
Есть существа передовые.
Вот-вот придет такое времечко –
Ведь звездам ни к чему лукавить,–
Когда красавицам на темечко
Закуску можно будет ставить.
Заменит им все украшения
Лишь номер, выписанный жирно.
Их вынудит телосложение
Всегда стоять по стойке “смирно”.
Куда толкнешь, туда направятся
Они на ножках кривоватых
И будут часто в парке ставиться
Средь насекомых и пернатых.
И вот на темечке вино, еда,
Прекрасно елось и пилось бы,
Но, к сожаленью, от тумбоида
Вдруг о любви поступит просьба.
Чтоб не затронуть за живое дам –
Их чувства для меня священны –
Я технику любви с тумбоидом
Не стану объяснять со сцены.
Скажу одно: что жизнь устроена
С заметным элементом жлобства
И, ежели живешь достойно,
Изволь платить за все удобства.
Константэн Григорьев
СТИХИ
БОГОМОЛ
Прозрачный богомол в саду осеннем грезит.
Сбылись мои мечты - я Вами обладал.
И вот мы пьем вино... Куда оно в Вас лезет?
Я сам бы так не смог - бокал, еще бокал!
Да, я теперь любим, и Вы мне говорите,
Как я похорошел. А я ошеломлён:
Вы курите к тому ж? О, сколь еще открытий
Готовите Вы мне, прелестная Мадлон?
Два месяца назад Вы скромницею были...
Куда там до вина и лунного огня!
И в толк я не возьму, ужели близость в силе
В Вас монстра разбудить и погубить меня?
О, как унять Ваш пыл? Но что ж, я мудр и молод;
Я вышел на балкон и тихо с ветки снял
Охотника на птиц - большого богомола,
И опустил его в хрустальный Ваш бокал.
Вы замолчали, Вы растерянно смотрели,
Как шевелится он. И вдруг Вы, как дитя,
Заплакали... Мадлон! Ну что Вы, в самом деле?
Ведь я же пошутил... ведь это я шутя!
Прижались вы ко мне, я целовал Вам руки,
И нежно утешал, и думал: вуаля...
И чувствовал глаза, исполненные муки -
То богомол на нас глядел из хрусталя.
ЖИВОТ
Упрекают меня, что я толстеньким стал,
Что живот мой всё больше и шире.
Ох, бестактным друзьям повторять я устал:
«Относительно всё в этом мире...».
Я покушать люблю, мне худеть как-то лень...
Да и надо ли? Вряд ли, не стоит.
На природу взгляните! Чем толще тюлень,
Тем скорее он самку покроет.
Очень многие женщины любят таких,
У кого есть брюшко, между прочим.
Мы, в отличье от желчных субъектов худых,
Добродушны и часто хохочем.
Конституция тела моя такова,
Что широк я в кости, а не тонок.
Говорила мне мама святые слова:
«Ты - не толстый, а крупный ребёнок».
Если б я занимался борьбою сумо,
Мне кричали бы: «Эй, худощавый!»,
Там, средь жирных гигантов, я был бы, как чмо,
Обделённый и весом, и славой.
Я смотрю на себя - разве это живот?
Нет, серъёзнее нужно питаться...
Вдруг борец из сумо на меня нападёт
И начнём животами толкаться?
Я животик свой пухлый безмерно люблю...
Что урчишь, моя радость? А, знаю.
Ну, пойдём, дорогой, я тебя покормлю,
А потом я с тобой погуляю.