Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 232
* * *
В селении Старый Мамон
Работал в милиции он
И, страстно в него влюблена,
Служила в шашлычной она.
А как же его не любить?
Он каждого может убить,
На то ему дан пистолет
И лычки за выслугу лет.
Гордилась любимым она,
Грозою всего Мамона,
И ловко и бойко порхая за стойкой
Под музыку группы "На-на".
Василий там жил говновоз,
Он бочку имел и насос,
Мужик не из самых плохих,
Не хуже, не лучше других.
Шашлычницу он обожал
И к ней за говном приезжал.
Пока заполнялся бачок,
Василий съедал шашлычок.
Смотрел он на то, как она,
Свободная дочь Мамона,
И ловко и бойко порхает за стойкой
Под музыку группы "На-на".
Однако милиционер
Все понял на грубый манер,
Решив, что на почве говна
Подруга ему неверна.
Василию крикнув:"Не тронь!" -
Открыл он по бочке огонь,
И с этой поры в Мамоне
Все по уши ходят в говне.
Поэтому из Мамона
Уехала вскоре она.
Шашлычную эту закрыли, и нету
Теперь шашлычков ни хрена.
Уволен он был из ментов,
Подался, как слышно, в Ростов,
Позором себя он покрыл,
Открыв там кабак для педрил.
Стал сильно бухать говночист,
И раньше он был не речист,
Теперь же все время молчит,
Нечесан, оборван, небрит.
Ведь жизнь ему мало нужна
Без бочки его и говна,
Без милой шашлычницы той,
Блиставшей своей красотой.
Ах, как же смотрелась она,
Свободная дочь Мамона,
И ловко и бойко порхая за стойкой
Под музыку группы "На-на".
* * *
Что ты, любимая, смотришь сурово?
Да, я давно уже пью,
Да, растоптал под влияньем спиртного
Гордость мужскую свою.
Да, я привык не ходить на работу
И перегаром вонять
И потерял совершенно охоту
Мужеский долг исполнять.
Да, постоянно меня приглашают
Свистом во двор алкаши.
Хочешь - гляди, мне твой взгляд не мешает,
Он не достигнет души.
Взглядом сверлили меня командиры,
Учителя и родня -
Им пробуравить хотелось бы дыры
До сердцевины меня,
Чтобы узнать, просверлив оболочку,
Что же творится в мозгу,
И почему, только высосав бочку,
Я улыбнуться могу.
Но совладать не сумели с разгадкой,
И, подстрекаем судьбой,
Я, все такой же циничный и гадкий,
Ныне глумлюсь над тобой.
Предоставляешь ты мне не случайно
Тело свое и жилье:
Чуешь во мне ты великую тайну,
Хочешь проникнуть в нее.
Я же и не замечаю как будто
Тщетных усилий твоих:
То про себя ухмыляюсь чему-то,
То декламирую стих,
Или с балкона даю указанья
Пьющим дворовым дружкам,
И, несмотря на большие познанья,
Я - лишь пропойца и хам.
Лоб твой недаром собрался в морщины,
Как не задуматься тут -
Ведь без причины сегодня мужчины
Жизни такой не ведут.
Если же ты мне вопросы прямые
Вздумаешь вдруг задавать,
Я обовью тебя кольцами змия
И увлеку на кровать.
И прошепчу:"Мой бесценный алмазик,
Не посягай на табу,
Для поцелуя подставь мне свой глазик
И уповай на судьбу".
* * *
Мне девушки редко на память приходят,
А если приходят, то вскоре уходят,
И стук каблучков, раздражающе звонок,
В виске поселяется, словно скворчонок.
Уходят они в ту страну без названья,
Куда попадут те земные созданья,
Чья личность была сероватого цвета
И не заслужила почтенья поэта.
Лишь яркая женская личность способна
Не слышать, как ночью храплю я утробно,
Как что-то клокочет в моей носоглотке
Под действием выпитой с вечера водки.
Хоть буду я деньги семейные тырить,
Чтоб их во дворе с алкашами транжирить,
Но истинно яркая женская личность
Себя не унизит, считая наличность.
Подобная женщина, сильная духом,
Значения не придает оплеухам,
Хоть я, возвращаясь с концерта под мухой,
Всегда награждаю ее оплеухой.
Сегодня подобные женщины редки,
Поэтому на холостяцкой кушетке
Ворочаюсь я, распаленный порнухой,-
Мне снится, что я с бородатой старухой
В каком-то ласкающем взор помещении
Вступаю, сопя, в половое общение,
Как римский патриций эпохи упадка,
Которому все чрезвычайное сладко.
Все девушки - дрянь перед этой старухой,
Поскольку сильны они лишь показухой
И чванятся внешностью фотомодели,
А эта старуха проверена в деле.
И странное что-то во сне происходит:
Одна за другой через спальню проходят
Все дамы, когда-то любезные сердцу,
И молча уходят в какую-то дверцу.
Косятся они на меня с отвращеньем,
Но я поглощен сексуальным общеньем,
Поскольку дает мне старуха в постели
Все то, чего прочие дать не хотели.
Но если бы даже они и хотели,
То им невдомек, что в старушечьем теле,
Внедряясь в него своей пятой конечностью,
Поэт торжествует победу над вечностью.
Их жребий - цепочкой рабынь безответных
Отныне в забвенье навек удаляться,
А мой - в сновидениях жить многоцветных
И с вечностью яростно совокупляться.