Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 205

* * *

Как манекенщица от Гуччи,
С народом я надменен был,
И потому на всякий случай
Мне каждый встречный морду бил.
Но я воспринимал увечья
Подобно Божией росе:
Казалось мне – я знаю нечто,
Чего не знают люди все.
Народ сворачивал мне челюсть,
Давал пинки и плющил нос,
Но, как таинственную ересь,
Я это нечто всюду нес.
Народом, яростно сопящим,
Приравнивался я к врагу,
Но при раскладе подходящем
Не оставался я в долгу.
Вот так, нажив вставную челюсть
И сплюснутый остяцкий нос,
Свою таинственную ересь
До лет преклонных я пронес.
А ныне знание благое,
За кое всяк меня лупил,
Как в результате перепоя,
Я взял и полностью забыл.
Оборвалася нить сознанья
И не припомнить, что и как.
Кругом снега, трамваи, зданья,
В мозгу же – беспросветный мрак.
Изречь бы слово громовое –
Но лишь мычу я, как немой.
К чему же были все побои
И травмы все, о Боже мой?!

* * *

Тот, кто храпом своим оскверняет потемки,
Никому не желает, конечно же, зла,
Но здоровье мое превратилось в обломки
От бессонных ночей, коим нету числа.
Был недавно и я человеком добрейшим,
С храпуном не столкнувшись под крышей одной,
А теперь осознал, почему мы их режем –
Даже близких людей, не считаясь с виной.
Вот, смотрите: лежит человек одаренный,
Образованный, знающий много всего,
Но одно занимает мой мозг изнуренный:
Как бы мне половчее зарезать его.
Да, не сам выбирал он себе носоглотку,
Как нельзя, например, выбирать нам судьбу,
И лежит, и во сне улыбается кротко…
Но по мне ему лучше лежать бы в гробу.
Храп сродни обезьяньим паскудным гримасам,
Он смолкает, чтоб снова злорадно взреветь,
То журчит тенорком, то зарыкает басом,
То в нем слышатся флейты, то трубная медь.
Издевательством кажутся эти рулады.
Понял я: коль оставить в живых храпуна,
В отношенья людские проникнут досада,
Неприязнь, раздраженье, и вспыхнет война.
На войне же выказывать надо геройство;
Не случайно Басаев так всем надоел:
Он кончал Академию землеустройства,
Ну а там в общежитии кто-то храпел.
Вижу, ты меня понял, ты малый неглупый:
Коль храпун среди ночи захрюкает вдруг,
Ты тихонечко нож под подушкой нащупай
И на цыпочках двигайся тихо на звук.
И поверь, что трудна только первая проба –
Дальше легче пойдет: ведь тобою во мгле
Управляет не мелкая личная злоба,
А желание мира на этой земле.

* * *

Однажды Виктор Пеленягрэ,
Известный текстовик эстрадный,
За тексты получил награду
Из рук других текстовиков,
Однако не почил на лаврах –
Над жизнью он своей подумал
И принял вскорости решенье.
Был мудрый план его таков:
Чтоб с исполнителями больше
Ему деньгами не делиться,
Поскольку каждый исполнитель –
Бездарность или деградант,
Решился Виктор Пеленягрэ
С извечной хитростью молдавской
Петь свои тексты самолично –
Он твердо верил в свой талант.
Но он был крученым шурупом
И знал: певцу необходимо,
Как говорится, раскрутиться.
Любой певец – он как шуруп,
Ведь могут лишь большие люди
В его башку отвертку вставить,
Они же ту отвертку вставят,
Коль ты покладист и не скуп.
Давно уж Виктор догадался,
Что деятели поп-культуры
В каком-то смысле тоже люди –
Они ведь не съедят его,
У них ведь нет рогов и бивней,
Они его не забодают,
Коль он по поводу награды
Их пригласит на торжество.
И к Виктору пришло немало
Людей бесхвостых и безрогих,
В одежду были все одеты,
Был каждый тщательно обут.
Все разговаривать умели,
Все кушали ножом и вилкой
И знали всё про телевизор,
Где песни звонкие поют.
Они вели себя культурно
И толковали о насущном,
“Фанера”, “бабки” и “капуста” –
Из уст их слышались слова.
Они охотно ели пищу,
Рогов и бивней не имели,
И Виктор понял: не обидят
Его такие существа.
Он понял: это тоже люди,
И с ними он одной породы,
А гости, расходясь, признали,
Что был хозяин молодцом,
Что пусть он чуть придурковатый,
Зато не жлоб и не бычара,
И что они ему за это
Позволят сделаться певцом.
И думал Виктор, засыпая,
О том, что угостил он славно
Людей бесхвостых и безрогих,
Хоть это был и тяжкий труд,
И те влиятельные люди
В ответ хозяина полюбят,
В свой круг его с почетом примут
И стать певцом ему дадут.