Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 182
* * *
Сотрудничество с мироедами
Теперь считается за доблесть.
В конторе, пахнущей обедами,
Я что-то подписать готовлюсь.
Напротив – рыло необъятное
Того, кому я продал душу.
О чем-то спорю деликатно я,
Чтоб не разгневать эту тушу.
Но в ходе вежливой дискуссии
Вдруг пелена с очей спадает.
И эта тля в моем присутствии
Еще о чем-то рассуждает?!
Доверенности генеральные
И экземпляры договоров
Себе в отверстие анальное
Засунь и смолкни, жирный боров.
И прочую документацию
Туда советую засунуть.
Таким, как ты, страну и нацию
Продать – естественней, чем плюнуть.
Недаром даже боров кажется
С тобою рядом чистоплотным,
И всякий, кто с тобою свяжется,
Рискует тоже стать животным.
На небо, тусклое, как олово,
Гляжу и разобраться силюсь:
Откуда вы на нашу голову
Так неожиданно свалились?
Да, видел в прошлом много дряни я;
Напоминать, однако, надо ль,
Что вы побаивались ранее
На всю страну смердеть, как падаль?
Пусть сильные, пусть знаменитые,
Но все обречены народы,
Где именуются элитою
Разбогатевшие уроды.
Вы не былого порождение –
На это вы ссылаться бросьте.
Я изъявляю вам почтение,
Ведь вы из будущего гости:
Того, где тлен и запустение
И человеческие кости.
* * *
Не покидай своего помещения,
Чтобы не вызвать к себе отвращения,
Ибо от всех, с кем ты в жизни встречаешься,
Слишком разительно ты отличаешься.
Скверного я не сказал ничего еще:
В зеркале ты не похож на чудовище,
Ни двухголовости, ни троеглазия –
Есть даже толика благообразия.
Я не желаю касаться наружности,
Я лишь коснусь твоей скрытой недужности.
Встречный, тебя еще даже не слушая,
Видит в глазах твоих лед равнодушия.
В этих гляделках не видно стремления
К ценностям нынешнего поколения,
Как же ты хочешь добиться почтенности,
Если не веруешь в общие ценности?
Выход один лишь имеется, кажется:
Стань человеком, кончай кочевряжиться,
Не оскорбляй всю прослойку служивую,
Брезгуя демонстративно наживою.
Впрочем, ты можешь, конечно, пока еще
Выйти во двор, зареветь угрожающе
И представителя нового времени
Треснуть с размаху бутылкой по темени.
Это и будет во всей откровенности
Актом неверия в общие ценности –
И долгожданным предлогом существенным,
Чтоб зачеркнуть тебя в списке общественном.
* * *
Когда я еду на машине
И сдуру встану в левый ряд,
То вскоре с ужасом замечу
Огни, что за спиной горят.
То джип, усадистый, как жаба,
Свирепый, словно носорог,
Меня мгновенно настигает
И с полосы сгоняет вбок.
Он истерически сигналит,
Помеху жалкую гоня,
И я покорно уступаю
Напору стали и огня.
Когда бы даже Ломоносов
Стал в левом двигаться ряду,
Его бы вмиг оттоль согнали
И оплевали на ходу.
Когда б Толстой иль Достоевский
Тот ряд решились бы занять,
То джипы их по всей дороге,
Как зайцев, стали бы гонять.
Ни Менделеев, ни Курчатов
Не вправе ездить в том ряду –
Их тут же сгонят и покажут
Им средний палец, как елду.
И если б даже маршал Жуков
В тот ряд по недосмотру встал,
То он со страху очень скоро
Полез бы вновь на пьедестал.
Всем полководцам, всем ученым
И всем поэтам невдомек,
Какие штуки замышляет
Сидящий в джипе толстячок.
Но чтобы он поспел повсюду,
Куда поспеть имел в виду,
Он должен мчаться без помехи
В том левом скоростном ряду.
Являют нам единый принцип
Эпохи пройденные все –
Что предприимчивость и деньги
По левой ездят полосе.
Как славно, что в моей России
Не все распадом сметено,
Что никаким былым заслугам
Попрать сей принцип не дано.
Что есть пока еще устои,
Перед которыми равны
Все граждане и все гражданки
Моей страдающей страны.
* * *
Есть различные типы средь всяких народов –
Так бывают различные типы японца;
Но в японской семье есть немало народов,
Что позорят Страну Восходящего солнца.
Есть японцы-рабочие, есть мореходы,
Есть крестьяне – над рисом которые гнутся,
Но, как сказано выше, есть также уроды –
Самураями эти уроды зовутся.
Их одежда нелепа, походка спесива,
Кожа в синих наколках и речь глуповата,
Но в кармане у каждого важная ксива:
Каждый служит помощником у депутата.
Ксива – это прикрытье для дел негодяйских,
Ведь в японской земле депутаты священны,
Ну а что же священно для душ самурайских?
Только гейши, сакэ и, конечно, иены.
Коль по-братски тебя самурай обнимает,
Будь вдвойне недоверчив, втройне осторожен,
Ведь потом он тебя в тихом месте поймает
И свой меч, ухмыляясь, потянет из ножен.
Самураю и злейшее зло не противно,
Коль оно до иен позволяет добраться,
Ну а врет самурай вообще инстинктивно –
Потому что о правду не хочет мараться.
Не понять чужакам нас, японцев, хоть тресни:
Самураи – позор и проклятье державы,
Но с эстрады звучат самурайские песни,
А в торговле царят самурайские нравы.
Самурайским наречием все щеголяют
(Кстати, “ксива” – и то самурайское слово),
И вообще самураям во всем потрафляют
И себя позволяют доить, как корова.
Если кто-то себя объявил самураем,
Для него остальные – лишь дойное стадо,
И пускай от бескормицы мы помираем –
У таких пастухов не дождаться пощады.
К самурайскому сердцу взывать и не пробуй –
Самураи такого ужасно не любят,
Соберутся толпой – и с чудовищной злобой
Вмиг смутьяна мечами в капусту изрубят.
Самураи мечтают, как будто о рае,
О жене, о семье, о домишке в предместье,
Но не могут по-честному жить самураи –
В этом сущность их странного кодекса чести.
Впрочем, красть в наши дни они стали по-русски –
То есть сразу помногу и только законно,
А простых самураев сажают в кутузки,
Чтобы жили спокойно большие патроны.
Самурай за решеткой бормочет зловеще,
Что устал обитать в столь безжалостном мире,
И любой подвернувшейся под руку вещью
Покушается сделать себе харакири.
Ничего! Сам себя самурай не обидит –
Он совсем не дурак и дотерпит дотоле,
Как из мерзкой темницы скорехонько выйдет –
Ведь патронам он все-таки нужен на воле.
В наши дни самураи – почтенные люди,
Но, мой мальчик, гляди тем не менее в оба:
В их глазах, прожигая налет дружелюбья,
Всё горит самурайская, древняя злоба.
Потому-то и будь осторожен, мой мальчик,
В наше время друзей и жену выбирая:
Пригляделся – а друг твой в душе самурайчик
И невеста – достойная дочь самурая.