Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 177
* * *
От пьяных бессонниц вконец ошалев,
Сижу у воды, словно каменный лев,
И вижу, как сплошь по простору пруда
В неистовстве серая пляшет вода.
Бегут дуновенья от края небес –
Шагами расплёсканы кроны древес;
Бегут, зарываются наискось в пруд –
И в страхе, как суслики, волны встают.
Над парком покровы тучнеющих туч
Рассек оловянный безжизненный луч –
В открывшихся безднах, клубясь на ходу,
Гряда облаков настигает гряду.
Беззвучны ристания облачных сил
В тех далях, которые ум не вместил, –
Беззвучны и мне изначально чужды,
Ведь я только холмик у серой воды.
Кто в небе гряду громоздит на гряду –
Тот вряд ли во мне испытает нужду.
Угрюмые светы он льет с вышины,
Такие, как я, ему вряд ли нужны.
Лишь серый – лишь цвет отторженья вокруг,
И в небе провал закрывается вдруг,
Останутся всплески и ветра рывки
Да цвет отторженья и тусклой тоски.
* * *
Предвкушение праздника вновь обмануло,
Мы ведь запросто праздник любой опаскудим,
А расплата за то – нарушение стула,
Истощение нервов и ненависть к людям.
Разговоры суетные, шутки пустые,
Поглощение литрами пьяного зелья –
Таковы, как известно, причины простые,
Приводящие к смерти любое веселье.
Но порой подмечал я с невольною дрожью:
Собутыльники словно чего-то боятся,
И уста их недаром наполнены ложью –
Так о главном не могут они проболтаться.
Нечто главное тенью в речах промелькнуло,
А быть может, в случайном затравленном взгляде,
И опять потонуло средь пьяного гула,
И опять затаилось, как хищник в засаде.
И опять потянулись дежурные брашна,
И опять замелькали нелепые жесты,
Но нащупывать главное было мне страшно –
За известной чертой человеку не место.
Если что-то извне к этой грани прильнуло,
Не надейся, что с ним ты сумеешь ужиться.
Предвкушение праздника вновь обмануло,
Но иначе не может наш праздник сложиться.
* * *
Стал пятнисто-прожильчатым вид из окна
И в ветвях производит волненье весна,
И светящейся дымкою запорошён
Дальний дом – обиталище лучшей из жен.
Плоть полна расслабленья, а сердце – тепла:
Мне судьба неожиданно отдых дала.
В самом деле – к чему этой жизни возня,
Если в светлый тот дом не допустят меня?
Безнадежность легка и бесцельность мила –
Мне без них не заметить прихода тепла,
Не качаться, не плавать в воздушных слоях
На стремительно сохнущих вешних ветвях.
Сколько песен звучит у меня в голове?
Можно точно сказать – не одна и не две.
Как частенько бывает у сложных натур,
По весне в голове моей – полный сумбур.
В светлый дом не смогу я войти никогда,
Но весной превращается в благо беда:
Лишь навек отказавшись от цели благой,
Можно песни мурлыкать одну за другой.
Пусть соперник в ту цель без труда попадет,
Но моя-то любовь никуда не уйдет:
Я ее без ущерба в себе обрету,
Улыбаясь чему-то на вешнем свету.
* * *
В гуще лога тропинка петляет,
Над тропинкой цветы розовеют.
Волны звона над ней проплывают,
Разноцветные бабочки реют.
Прорывая скрещённые стебли,
Не ослабла тропа, не заглохла,
И я вижу с подъема на гребне
Водомоины сочную охру.
В водомоину врос розоватый,
В серебристых лишайниках камень.
Я встаю на него – как вожатый,
Надзирающий за облаками.
Открывается выгон пространства,
Где, как пастырю, явится взору
Целиком его кроткая паства –
Облака, острова и озера.
* * *
Весь день по сторонам тропинки
Висит гудение густое.
Березки, елочки, осинки
Увязли в гуще травостоя.
Лениво блики копошатся
В стоячем ворохе скрещений,
И в строе травяном вершатся
Мильоны мелких превращений.
За чернолесною опушкой
Угадывается трясина,
И неустанно, как речушка,
Весь день шумит листвой осина.
А ветер волочится сетью,
По ширине ее колебля
Усеявшие луг соцветья,
Обнявшиеся братски стебли.
Гуденья звонкая завеса
За этой сетью увлечется.
Тропа уже подходит к лесу,
А там с дорогою сольется,
Которая, как вдох и выдох,
Легко меняет все картины,
И при меняющихся видах
Во всех лишь целостность едина.