Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 160
* * *
Я от жизни хочу и того, и сего,
Ну а спятить мне хочется больше всего.
Этот мир не удался творившим богам
И никак не подходит здоровым мозгам.
Чем томиться то гневом, то смутной тоской –
Лучше, тупо качая кудлатой башкой,
Изо рта приоткрытого брызгать слюной,
Удивляясь и радуясь жизни земной.
Чем терзаться мирским неразумьем и злом,
Лучше собственный разум отправить на слом;
Чем любить и страдать, безответно любя,
Лучше впасть в кретинизм и ходить под себя.
Впрочем, даже тупицы к той мысли пришли,
Что душа тяжелее всех грузов земли,
А к бездушию как к панацее от бед
Не взывал уже ранее редкий поэт.
Но не стоит смущаться – известно давно,
Что затертой банальности только дано
До сонливой души достучаться людской –
Если стоит с душою возиться такой.
* * *
Я увидел всех тех, что писали стихи
За последнее время в Отчизне моей.
Неземной трибунал разбирал их грехи,
А какие грехи у певцов и детей?
Но в тот день не везло вдохновенным творцам,
Суд сурово смотрел на художников слов:
“Воспевал старину, звал вернуться к отцам?
Запоешь по-другому, вкусив шомполов.
Почему в словоблудье ударились вы,
То в слащавый, а то в истерический тон?
Что ж, идею державности из головы
Самой русской нагайкой мы вышибем вон”.
Председатель-архангел сурово вещал,
И решенье писец на скрижали занес:
“Всем, кто судьбам еврейства стихи посвящал,
Сотню розог – в ответ на еврейский вопрос”.
Да, несладким у авторов выдался день,
Всем вгоняли умишка в филейный отдел:
Всем, оплакавшим боль небольших деревень,
Загрязненье природы, крестьянский удел.
За эротику тех было велено драть,
Тех – за то, что пытались писать под Басё.
Понял я: всё как тему возможно избрать,
Но вот зад уберечь позволяет не всё.
И коль дороги мне ягодицы мои,
Без разбору клепать я не должен поэм,
Помня суд неземной, став мудрее змеи,
Осторожнее зверя при выборе тем.
* * *
Все радости в людской толпе
Я ни во что не ставлю ныне,
Избрав осознанно себе
Уединенье и унынье.
Все обольщенья темных сил
Меня нисколько не дурманят,
И враг, что всю страну растлил,
Меня уж верно не обманет.
На телевидении враг
Свой шабаш мерзостный справляет
И всем, кто сызмальства дурак,
Кривляньем гнусным потрафляет.
Пусть рукоплещет главарю
Ватага младших командиров,
Но я в унынии смотрю
На сокрушение кумиров.
Все те, кто Партию любил,
В останкинских исчезли недрах.
Я точно знаю: их убил
И поглотил проклятый недруг.
Всех тех, кто защищал народ
От нестерпимых страхов мира, –
Всех увлекли в подсобный грот,
Чтоб сделать пищею вампира.
Все добрые ушли во мрак,
Все пали жертвой людоедства,
И взялся ненасытный враг
Вплотную за семью и детство.
Зарезал Хрюшу и сожрал
И подбирается к Степашке…
Он всё Останкино засрал,
Везде смердят его какашки.
Смердит экранный карнавал,
Зловонно всякое веселье.
Покуда властвует Ваал,
Я замыкаюсь в тесной келье.
Пугает мертвенностью смех,
Ужимки пляшущих нелепы.
Весельчаки мертвее тех,
Кто лег давно в гробы и склепы.
Пусть пляшут, ибо их томит
К деньгам зловонным тяготенье,
А я избрал мой чистый скит,
Унынье и уединенье.
* * *
Чтоб выжить, надо много есть,
При этом правильно питаясь.
Не вздумай, как иной китаец,
Всем блюдам кашу предпочесть.
Китаец, впрочем, не балбес:
Едва юанем разживется,
Как вмиг на торжище несется,
Стремясь купить деликатес.
И покупает там сверчков,
Ежей, лягушек, тараканов,
Помет манчжурских павианов
И змей в очках и без очков.
Не дайте вкусу закоснеть,
Как мудрый действуйте китаец:
На всё живущее кидаясь,
Он всё преображает в снедь.
Пускай торчат из-под усов
Иного мудрого гурмана
Усы сверчка иль таракана
И оттого тошнит глупцов, –
Должны мы помнить об одном:
Всего превыше ощущенье,
А что пошло на угощенье –
В то не вникает гастроном.
Кун фу, китайский мордобой,
Даосов, – я в стихах не славлю,
Но повара-китайца ставлю
Едва ль не наравне с собой.