Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 118

Это все до того знакомо,

Словно это было всегда:

У ослизлых плит волнолома

Непрерывно пляшет вода.

Перепрыгивает по кругу

Шаткий блик от волны к волне

И прожилки света упруго

Извиваются в глубине.

Взмахи ветра холодной солью

Камень щек моих наделят;

В ясных далях с неясной болью

Непрерывно летает взгляд.

И под куполом океана

Досягнуть он рвется туда,

Где цепочкой сгустков тумана

Голубые идут суда.

Принимает мое наследье

Избежавший моих страстей -

Корабельной надежной медью,

Беспредельным гулом снастей.

Я стал уставать от себя самого,

На люди выходим мы только вдвоем

И не отступаемся от своего,

Обязаны вечно стоять на своем.

Я только один неразделен с собой,

Но, к обществу выйдя, с досадой смотрю,

Как я норовлю вознестись над толпой,

Натужно сержусь, восхищаюсь, острю.

Как будто бы кто понуждает меня

Казаться умней, благородней, живей,

Желанье дрожащее укореня

В усталую пашню натуры моей.

Казалось, что лемех свирепый вспорол

И вывернул наверх глухие слои -

Так душу свою я нещадно борол,

Чтоб в ней прижились вожделенья мои.

Хоть злым не считался я, но не прощал

Нападок на мненья свои и дела, -

Я, словно медведица, их защищал,

Какой бы позорной их суть ни была.

Но, сбившись с годами со счета потерь,

Я жизнь не сумел произвольно создать;

Одно мне воистину нужно теперь -

Чтоб только никто не мешал наблюдать,

Как бьется сплетенье сверкающих вод,

Которые катит каньон ледяной,

Как дым среди зыбких деревьев плывет

И с горней сливается голубизной.

Эллинг с сельскохозяйственной техникой - как музей палеонтологии,

Где железные ящеры так безобидно спят.

Их отрешенности не нарушают двуногие,

Возле резиновых лап группируясь, как кучки опять.

У бетонных стропил, где из окон решетчатых льется пыльное освещение,

Отчужденно скопились птичьи кличи, порханье, возня;

Но когда я покину неподвижность и тишь помещения,

Свет неистовый полдня в воротах задержит меня.

В институтском дворе, где так хрипло асфальта сияние

И где, сгрудясь, кобенясь от зноя, разинули сохлые рты вентиляционные короба,

Цепенеет меж грудами злаковых трав колыхание,

А над ним замерла, обессилев, заборов седых городьба.

Сесть в прохладном углу, где кирпич запекшейся раною

Из-под рухнувшей штукатурки кажет, как нагноение, мох,

И следить за сосущей, сгущающей свет травяной подзаборной поляною, -

Как, ворочаясь в сытой дремоте, она длит свой изломчатый вздох.

Так сидеть и сидеть, не спеша пищу чувств переваривая,

Ждать, пока предвечерье своим золотом двор замостит;

Пролетит ветерок, с шумом листьев перебранку механиков спаривая,

И во мраке гаражном машина покорной коровой стоит.

Как томят эти дни! Тополя истекают слезами

И гудят в корпусах сквозняки похоронной трубой.

Самосвалы один за другим подъезжают, скрипя тормозами -

Экскаватор их мясом развалин попотчует их на убой.

Горький запах разрухи, безжалостный скрежет стекольный

Здесь встречают меня - и застыл в карауле бездверный косяк.

Проникает откуда-то вкрадчивый холод подпольный,

Свет втянуло окно - и бескровный царит полумрак.

Мы решаем за мертвых и тех, чья пора не настала,

Мы не знаем сомнений, легко добивая дома.

Никогда я здесь не был, но то, как здесь жизнь протекала,

Так представится ясно, что, кажется, сходишь с ума.

Коридор оглушал толкотнею, а кухня - густой говорильней,

Детским топотом, дребезгом люстр оглушал потолок.

Всё умолкло навеки, - но, памяти нашей бессильней,

В тишине всё шуршит равнодушно обоев отодранных клок.

Возвращаюсь домой, - но комок, застревающий в горле,

Мне напомнит ненужную верность ступеней, хранящих следы

Тех бесчисленных ног, что в камнях углубленья протерли,

Возвращаясь с войны или с горькой восточной страды.

Сижу, любуясь на природу,

Спиною к старому стволу,

Гляжу, как, стряхивая воду,

Пес превращается в пчелу;

Как, словно зыбкая амеба,

В траве ворочается тень,

И Бога умоляю, чтобы

Тянулся вечно этот день;

Чтоб не смутило беспокойство

Дремотный этот водоем,

Чтоб не нарушилось довольство,

Здесь опочившее на всем;

Чтоб длилось колебанье теней,

Вода плескалась тяжело,

Однако чтобы изменений

Движенье это не влекло;

Чтоб наподобье кинопленок

Пошел по кругу бег минут,

Чтоб вновь и вновь бросал ребенок

Все тот же камень в тот же пруд;

Чтоб мир, объединенный мною,

Сознаньем дремлющим моим,

Куда-то влёкся в лаве зноя -

И оставался недвижим,

Чтоб гладь прудов всегда стояла

И отражала небеса,

Чтоб вечно радуга стояла

Над шерстью вымокшего пса.