Орден куртуазных маньеристов (Сборник), стр. 10
Тула, родина моя
Город пышный, город бедный,
Тула, родина моя!
Ты была портняжкой бледной,
был хлыщом румяным я.
У меня в хозяйстве были
граммофон и рысаки,
на своем автомобиле
ездил я на пикники.
У тебя же за душою
лишь напёрсток да игла,
робкой, тихой сиротою,
белошвейкой ты была.
Все случилось как случилось,
по бульвару я гулял
и твою портняжью милость
на прогулке повстречал.
Поздоровавшись учтиво,
предложил я тет-а-тет.
Ты потупилась стыдливо
и шепнула тихо: "Нет",
Ущипнув тебя за щёчку,
я в глаза твои взглянул
и, назвавши ангелочком,
сторублёвку протянул.
Я спросил: "Согласна, что ли ?"
и, одёрнувши жакет,
по своей и Божьей воле
ты пошла за мною вслед.
В Оружейном переулке,
где стоял мой особняк,
ели мы икру и булки,
пили пиво и коньяк.
"Что ты, барин, щуришь глазки",
заливался граммофон,
наши пламенные ласки
освятил шипеньем он.
В такт движениям хрипела
граммофонная игла.
Ты неплохо знала дело,
ты девицей не была.
Вдруг ты рассмеялась звонко
и сказала: "Он - как я,
у него игла в ручонке,
ну а больше ничего.
Не насилуй граммофона,
ручку дергать не спеши".
Я поставил гвоздь сезона -
"Пупсик, стон моей души".
Расплескал я коньячишку
и смахнул рукой свечу,
и сказал, что как мальчишку
я любить тебя хочу.
"Что ж, - сказала ты, - извольте,
я исполню ваш каприз.
Дайте только мне иголки,
я вам сделаю сюрприз". -
"Милый пупсик, вам охота
за шитьё засесть уже? -
"Что вы, ну его в болото!
Я хочу играть в ежей.
Я утыкаю иглами
пару этих простыней,
завернемся в них мы с вами -
дело будет посмешней".
Ты булавки понемножку
доставала из узла,
и ежиная одёжка
вскоре сделана была.
Вы когда-нибудь видали,
как бывает у ежей?
Все мне пузо разодрали
иглы Манечки моей.
И покуда вновь звучало:
"Пупсик, стон моей души",
как ежиха верещала
эта правнучка Левши.
Хоть через кураж гусарский
пострадала плоть моя,
но, однако же, по-царски
наградил девчонку я.
После в Ясную Поляну
я к Толстому съездил с ней.
Старикан смеялся спьяну
над рассказом про ежей.
Мы ещё играли с Маней
в ёжиков разок-другой,
но исчез затем в тумане
образ Тулы дорогой.
В нетях северной столицы
стала жизнь моя иной,
там матроны и девицы
стаей бегали за мной,
млея от намёков дерзких,
от того, что я поэт
и что в игрищах Цитерских
равных в Питере мне нет.
Слух пронесся как ракета
про лихого туляка,
что такого, мол, эстета
больше нет наверняка.
Знаменитых куртизанок,
томных фрейлин, поэтесс
я рядил в ежиных самок
и, пыхтя, на иглы лез.
Все они в пылу экстаза
лепетали про любовь,
я же с окриком "зараза!"
заставлял их нюхать кровь,
и, израненные чресла
омывая языком,
дамочка из кожи лезла,
чтобы вновь попасть в мой дом.
Так, забава за забавой,
пролетело много лет.
Не был я обижен славой,
был скандальный я поэт,
хоть одну лишь книжку ровно
напечатал в жизни я
и звалась она прескромно:
"Тула, родина моя".
Тревзость
Увы, друзья, настало время
о чем-то важном вам сказать:
пиров хмельных мне тяжко бремя,
решил я с пьянкой завязать.
Довольно я вливал винища
в свою утробу в кабаках,
довольно изрыгалась пища
всем собутыльникам на страх.
Ну что хорошего быть пьяным,
столбы фонарные сбивать,
мотать удилищем поганым,
мочой по стенам рисовать
и, позабыв замкнуть ширинку,
справляться у прохожих дам,
хотят ли те на вечеринку
зайти сегодня в полночь к вам.
Ну то ли дело трезвый парень,
танцует ловко, кофе пьет,
всегда причесан и шикарен,
не пукает и не блюет,
за попку сходу не хватает,
предельно с дамами учтив,
и выдвигает свой штатив,
когда лишь птичка вылетает.
Итак, друзья, я пью за трезвость,
итак, я пью в последний раз,
за удаль пьяную и резвость,
за наши оргии, за вас!
Но что за счастие, о други,
встать утром с ясной головой
и ослепительной подруге
вдохнуть меж чресел огнь живой!
Не то что вы: с опухшей будкой
таращитесь на белый свет
и рядом со старухой жуткой
вопите в ужасе: "Нет, нет!"
А ведь милей принцессы Грезы
она была для вас вчера.
Вот ваша жизнь: обман и слезы,
и вопли ужаса с утра.