Сонник Инверсанта, стр. 84
– Бедненький! Касатик мой! И все-то ты за всех страдаешь!…
Меня ласково погладили по голове, и я всхлипнул. Мне и впрямь стало себя жалко. Чего-то крайне важного я по-прежнему не понимал. Я был слепцом, а всех слепых обычно бывает жаль. Хотя, возможно, только им по-настоящему ведомо, какого чуда они лишены в действительности…
Глава 4 Кризис
Где-то далеко за холмами утробно завывали потомки собаки Баскервилей. Я стоял возле фермерского пруда и молча смотрел на звезды. Они были повсюду – над кромками гор и меж сосновых веток, прямо над головой и на дне водоема, они притягивали, и от них совершенно невозможно было оторваться. Наверное, это были минуты откровения. Не с кем-нибудь, – с самим собой.
Мы жили на ферме уже вторую неделю, и каждый день по неведомой причине я приходил к пруду. Здесь не водилось уличных фонарей, но я не плутал, всякий раз словно по наитию обнаруживая среди зарослей малины нужную тропку. Заканчивалась она на крутом взгорке возле самой воды, и именно здесь я присаживался на прихватываемый с собой ватник, подпирал голову руками и начинал думать.
Хорошее это было место – заряжающее какой-то особой вдумчивой энергией. Да и ветер, оглаживающий лицо, напоминал легкие прохладные руки. Под воздействием этого ласкового массажа мысли сами собой собирались воедино, организованным потоком устремлялись в русло ярко освещенного тоннеля. Казалось, в такие минуты я могу постигнуть все на свете…
Смешно, но когда-то я пребывал в абсолютной уверенности, что рано или поздно человечество оживит все свои задумки – и злые, и добрые, и смешные, и самые нелепые. Беда заключалась в том, что все наше зло было в высшей степени предметно, а вот о добре сказать что-либо определенное было очень непросто. Именно поэтому легко и просто оживали на экранах серийные убийцы и кровожадные маньяки, в точности до атомов и молекул воссоздавались мафиозные структуры и клубы поклонников сатанизма, тем же последователям маркиза де Сада отдавались порой целые кварталы – с цветастыми афишами, исписанными до последней дощечки заборами и огромными рекламными щитами. Люди предавались чревоугодию и удовольствиям, совершенно позабыв о злополучном конце городка Сибарис. Государства пытались заниматься лечением, но, обсуждая проблемы наркомании и преступности, никто по-прежнему не касался первопричин. А потому мы продолжали болеть, и, выбирая между терапией и хирургией, всегда останавливались на последнем. Кромсать и резать было не проще, но понятнее…
Вздрогнув, я поднял голову. Это снова была она – вдвойне страшная оттого, что возникала из абсолютной тьмы. Выйдя на противоположный берег, исполинский человек исторг из груди глубокий вздох и неуклюже присел. Даже в сидячем положении он доставал макушкой до крон сосен, и привыкнуть к нему было невозможно.
Я знал, что зовут его Микола, как знал и то, что разговорить этого великана крайне не просто. На любые вопросы он отвечал до того односложно, что спустя какое-то время от расспросов я попросту отказался. Собственно, он и не говорил со мной, – всего-навсего озвучивал мои собственные мысли, и это тоже дошло до меня с некоторым запозданием. Тень не имеет своих дум, она обречена повторять только чужое. Мысль казалась довольно едкой, однако прежние беседы с Осипом в какой-то степени меня подготовили. Во всяком случае, встречу с собственной Тенью я перенес более чем мужественно – не дрогнул и не запаниковал. Несколько угнетали реликтовые габариты Миколушки, но и здесь Отсвет растолковал все как положено. Тень – не материя, всего лишь проекция, а значит, видимое зависит от угла наклона. Тела, души и прочих зыбких ингредиентов…
Пока мы гостили у Тараса Зубатова, армии артов продолжала свое шествие по Ванессии. Раз в день ко мне поступали доклады от Адмирала Корнелиуса. Если верить его донесениям, все шло точно по плану, и отдельные неприятности ничуть не затмевали общей картины надвигающегося благополучия. А благополучие именно надвигалось. Как шторм, как грозовая туча. Время шло, Павловский пил горькую, а я созерцал согбенную фигуру растущего день ото дня Миколы и думал.
Странное дело, но, начиная писать статью в газету или журнал – пусть даже самую сердитую, я, в конце концов, оттаивал. Статья становилась моим детищем, в каком-то смысле я влюблялся в ее главных героев и, редактируя, все более сглаживал острые углы, убирал наиболее злые обороты и одного за другим прощал негативных персонажей. Ничего подобного не происходило сейчас. Я был правителем двух огромных империй – Артемии и Ванессии, но что-то во мне умерло, и пьянство того же Павловского меня беспокоило значительно больше, нежели донесения о вольностях, допускаемых нашими солдатиками в тех или иных захваченных районах. Увы, но моя вера в иерархию умов слабела день ото дня. Этому немало способствовала информация, приходящая с родины. По сведениям Первого Визиря, шла нешуточная борьба между болельщиками «Магнето» и «Марки». На матч заявлялись с палками и свинчатками, а кое-где доходило уже до настоящих перестрелок. В палатах всерьез поговаривали о роспуске футбольных команд. Наверное, это несложно было осуществить, но уже сейчас я мог бы предсказать появление иных нездоровых увлечений. Так, по сообщению Адмирала, в столице было зафиксировано уже два столкновения между партиями «жвачечников». Это напоминало театр абсурда, но факт оставался фактом: пластиночники дрались с подушечниками, требуя признать свое первенство. Самое удивительное, что даже Адмирал умудрился принять сторону одной из группировок.
– Ведь ясно же, – с горячностью доказывал он, – что подушечки значительно удобнее и приятнее пластинок! Кинул в рот – и жуй. Какие тут могут быть споры? Так что, Ваше Величество, лично я за то, чтобы в три недели репатриировать всю эту пластиночную сволочь!
– А вы уверены, что тогда на свет не вынырнут какие-нибудь горошечники или таблеточники?
Адмирал надувал губы и обижался. Ему казалось, что он отстаивает очевидное. О романах же господина Свифта он, к сожалению, никогда не слышал, как не слышал ничего и о конфликте «тупоконечников» с «остроконечниками». Честно говоря, когда-то мне и самому казалась вся эта история немного притянутой за уши. Оказалось, что нет. И люди в охотку дрались не только за металл, но и за любимых певцов, за любимую жвачку, за тех или иных политиков. Уже образовались, как выяснилось, десятки клубов поклонников нового Консула. Тут же, как чертик из коробочки, вынырнула и оппозиция. Щит провоцировал меч, а на меч из неведомой кузницы тут же выплывала шипастая палица. Игра без начала и конца, без цели и строго оговоренных правил. То есть, в начале игры цель вроде бы угадывалась, но в том и крылась загвоздка, что, чуть подразнив призрачным крылом, она подергивалась дымкой и растворялась в воздухе. Начиная с дерзких шагов, правители, прокуроры и судьи быстро теряли кураж, в панике начинали метаться и, в конце концов, бесславно сходили со сцены. Удерживались на плаву лишь самые недалекие, поскольку не загружали себя неразрешимыми задачами, попросту переводя свои мечты в более ощутимую валюту, измеряя достижения количеством избирателей и льгот, стоимостью недвижимости и размером присвоенного добра. Иначе было сложно объяснить порыв Македонского, ринувшегося в Африку и Индию, сложно было понять, что же двигало Наполеоном, вторгнувшимся в Испанию и Россию. Они вовсе не были гениями, но и глупцами они тоже не были. Они попросту играли, швыряя на зеленое сукно живые фишечки войск, выигрывая страны и города, проигрывая всего-навсего жизни собственного народа. Самое гнусное, что азартную суть их незамысловатой натуры я раскусил только сейчас. И раскусил по той простой причине, что внезапно ощутил и в собственном сердце чужеродные изменения.
А ведь до меня в Артемии совершенно не водилось тайной полиции. Ну, не было ее – и все тут! Была уличная дружина, имелась армия и свои следственные отделы, а вот тайной полиции как-то не придумали. Может, оттого и чувствовала себя столь свободно оппозиция, расписывая на стенах домов непристойности, организуя на улицах городов марши протеста, вовсю используя тактику европейских «флэш-моберов». В некотором смысле они переживали тут времена дикого запада. Это следовало срочно пресечь, и я пресекал. Справедливости ради следовало отметить, что Адмирал Корнелиус пришел от идеи создания тайной полиции в полный восторг. Да и палата Визирей особенно не роптала. Таким образом, важный шаг был сделан, и, спустя всего неделю после моего условного восшествия на престол в Артемии был сформирован первый департамент тайной полиции.