Синдром Фауста, стр. 9

АББИ

Позвонил Чарли:

– Руди пришел в себя!

Он застал меня врасплох. Конечно, в глубине души у меня всегда жила надежда, что все образуется. В особенности после того, как стали заметны происходящие в Руди изменения. Но здравый смысл объявлял надежды фантазией и отталкивал в подкорку. Куда – то в самый дальний угол подсознания, В таких случаях обычно срабатывает инстинкт самосохранения: разочарование, пришедшее на смену надежде, страшнее безнадежности.

Едва Чарли произнес первые слова «ты знаешь, Руди…», у меня сразу же вырвалось:

– Я знаю! Вернее, догадываюсь.

Чарли помолчал и сказал, стараясь говорить как можно более обыденно:

– Я еду сейчас туда, но тебе сегодня приезжать не надо…

Теперь замолчала я: стало трудно дышать и онемели пальцы. Но мозг, теребя цепенеющие чувства, реагировал по-своему: целым роем видений.

Сознание как бы раздвоилось. Вернее, оно существовало теперь в двух измерениях. В одном: окружающая меня привычная домашняя обстановка – стол, рояль, занавески на окнах. В другом, как голограмма в воздухе, шарахались в своем трехмерном ужасе образы и картины одна другой страшнее.

Я вдруг поймала себя на том, что думала не столько о Руди, сколько о самой себе и о том, что станет теперь со мной. Мне не давала покоя мысль: а что, если Чарли знает что-то, о чем не хочет пока говорить? Уж слишком он вымучивал каждое слово и явно старался меня успокоить. Затылок долбила тупая боль, сердце превратилось в огромный воздушный шар.

– Абби, пойми… Я как врач… Ты же знаешь, бывают такие случаи… обстоятельства… Специалисты менее восприимчивы, чем родственники… Я сам еще ничего не знаю…

– Поклянись! – протолкнула я через себя тонну воздуха.

– От этого тебе станет легче? – спросил он и продолжил тут же, не задумываясь: – Если бы мне было что сказать, я бы не стал скрывать… Больше того – я, наверное… Понимаешь, открыть глаза или начать двигаться – это еще не прийти в себя.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я в недоумении.

– Ты не знаешь, помнит ли он что-то или нет? Реагирует ли адекватно на действительность? Способен ли сразу ответить тебе, как отвечал тридцать два года подряд.

– Ты хочешь сказать, что…

– Я хочу сказать, что травма, которую он перенес, была нисколько не легче, чем паралич или инсульт. А ведь ты знаешь, какие бывают у них последствия.

– Ты хочешь меня испугать?

– Нет. Подготовить к самому худшему. Чтобы потом лучшее показалось тебе подарком судьбы.

Я понимала, что он прав, но успокоиться уже не могла. Как не могла заставить себя не думать о том, какой окажется моя встреча с Руди. А что, если кома оставит на нем свое трагическое клеймо? Если человек, которого я увижу лежащим на больничной кровати, будет только внешне тем, к кому я так привыкла, а все остальное в нем – новым и чужим? Если двигаться он сможет лишь с помощью коляски или еще хуже – поврежденный мозг возвратит его в пеленочное младенчество? Мне стало страшно, но я знала одно: каким бы он ни вернулся ко мне из того мира – благословенен тот момент. Я посвящу Руди все оставшиеся мне годы и останусь прежней верной и заботливой Абби.

Чтобы окончательно не зациклиться на страхах о всевозможных осложнениях, я пыталась вспоминать давно забытые сцены из нашей с Руди жизни. Но как я ни старалась этого не допустить, память, словно тыча меня носом в роковую ошибку, все время упрямо возвращалась в тот вечер после похорон Розы, когда мы с ним не на шутку поссорились…

Руди двигал стулья, швырял газеты и гремел посудой. Его вывело из себя, что я напомнила ему о дне рождения через неделю. О предстоящих через месяц выборах декана, о приглашенных гостях. Но я не чувствовала за собой вины: в конце концов, получить эту должность было его заветной мечтой. Ведь я думала не о себе. Но я понимала, что неприятный осадок от этого мог в душе остаться: ведь покойная была его матерью. Но мертвые не уносят с собой проблем оставшихся в живых.

Случилось то, чего я больше всего боялась: Руди воспринял все так, словно я совершаю нечто кощунственное. Меня это не на шутку задело. К тому же еще в ту ночь я не сочла возможным заниматься с ним сексом. Но ведь это я сделала это из уважения к памяти Розы. Смерть и игра плоти несовместимы.

Как всегда в таких случаях, все быстро забывается. Тридцать два года я жила его жизнью, была его опорой и верной помощницей. И за все это время никаких шумных столкновений и скандалов между мной и Розой никогда не было. Как же можно после всего этого, пусть даже в ответ на мелкие ошибки, платить грубой бестактностью?

После ссоры мы весь следующий день и вечер не сказали друг другу ни слова. Ночью он даже повернулся ко мне в постели спиной. Но я достаточно хорошо его знала. Придвинув к его бедру свое, я осторожно положила руку ему на плечо. Руди не пошевелился, но я была уверена: так долго продолжаться не будет. Я просовывала свои бедра между его ногами все дальше и дальше, пока не почувствовала его руки на своей груди. В шею било учащенное дыхание, спина ощущала нарастающий пульс мужского желания.

Поза была неудобной, внутри у меня все жгло – по торопливости, он даже не подумал о геле, который необходим в нашем возрасте. Но хотя секса мне совсем не хотелось, я включилась в его ритм и даже симулировала оргазм. Казалось, это была кульминация нашего примирения.

Я всегда умела управлять не только своим телом, но и желаниями. Против моей воли никто не мог навязать мне ни порыва, ни удовольствия. Руди обмяк, успокоился и заснул, крепко меня обняв…

А я не могла уснуть и думала о том, что, к сожалению, отношения с Розой у нас не сложились с самого начала. Она была нетерпима и чересчур эксцентрична, а манеры ее иногда просто шокировали. Она не всегда к месту громко хохотала, могла вставить сальное словцо или вульгарно и двусмысленно подмигнуть. На всем, что бы она ни делала и ни говорила, присутствовал налет цыганщины и беспардонности.

Разумеется, Роза считала, что сын ее достоин лучшей пары, чем я. И что именно я виновата в том, что он не сделал блестящую карьеру. Но если бы только это… На ее взгляд, куда хуже, что я объегорила его эмоционально. Женившись на мне, он, видите ли, не получил в ответ той любви, в которой так по своему характеру нуждался. Откуда в этой женщине было столько высокомерия и жалкого европейского снобизма, я не знаю. Ведь сама она тоже была всего лишь разбитной девицей из кордебалета, а не графиней.

На взгляд Розы, мною всегда и во всем руководил холодный расчет. Меня это глубоко возмущало: да кто дал ей право судить о моих чувствах к Руди? Ни разу ему не изменявшая, всю себя ему посвятившая, в любой момент готовая оградить его от любой беды – я не достойна ничего другого, кроме порицания? Неужели баллы в конкурсе на лучшую жену дает только вагина? У Розы она работала как разменный аппарат: и что, ей это что-то принесло?

Я не собираюсь утверждать, что была без ума от Руди. Но я не Джульетта, а он не Ромео. И даже если я и не пылала к нему страстью вначале – утверждать, что я легла к нему в постель, лишь бы получить какую-то выгоду, бессмысленно. Выгоду – от тапера в ночном клубе?

Все это неправда: Руди мне нравился. Был приятен мне как своими немножко вычурными манерами, так и нерезким запахом тела и почти женской привычкой следить за своей внешностью. К тому же он был ласков, мягок и полон какого-то завораживающего оптимизма Постепенно я так к нему привыкла, что сама не могла бы разделить, где любовь, а где привычка.

Попытки Розы повлиять на наши с Руди отношения ни к чему не приводили. Я пресекала их в самом начале: просто замыкалась в себе и не отвечала на ее бестактные выходки. В конце концов, ее решимость испарялась до следующего раза. Но Руди ее обожал, и все начиналось заново…

Мне стоило немалых усилий избавить его от приобретенных дома дурных привычек. Он унаследовал от Розы две достаточно скверные черты: озабоченность сексом и легкомысленность. В их отношениях с Розой вообще присутствовал налет чего-то недопустимо интимного и чувственного. Я не раз ловила себя на мысли, что, если даже ничего предосудительного за этим не крылось, каждый из них втайне сознавал свою подспудную порочность.