Синдром Фауста, стр. 61
– Ты слишком многого ждешь, – сказал я. – А того, что само плывет тебе в руки, не хочешь замечать. Да ты за эти полтора года успел столько, сколько не успел бы за двадцать лет…
– Я уже ничего не жду, Чарли, понимаешь? Я пуст! Внутри у меня – полный вакуум. И мне уже ничего не поможет…
– Есть одно средство, – прервал я его.
– Гони, Чарли! Я готов слушать и слушаться, как ребенок.
– Но уж больно оно в нашу эпоху немодно. Я бы даже сказал – загажено…
– Что ты имеешь в виду? – подозрительно откликнулся он. – И из какой, скажи, области? Медицины? Или это опять – философия?
– Такой, как у тебя, вакуум может заполнить только чувство. Сильное. Настоящее. Может, даже неуправляемое.
Руди деланно расхохотался.
– Шутишь? Где ты его возьмешь?
– Там, где ты его теряешь…
– Не фантазируй, Чарли!
Я представил себе, как там, где он находился, Руди безучастно махнул рукой.
– Ты его боишься. Оно ведь требует отдачи. Причем – всего себя. А ты на это не готов. Вспомни, ты ведь всегда избегал ответственности. Даже если должен был нести ее только за себя!.. Все мы такие: бежим от настоящих страстей. А вместо них возникшую пустоту заполняют мелкие страстишки.
– До сих пор ты лечил геморрой, а не паранойю.
Это был наш предпоследний разговор по телефону. Потом Руди снова исчез на две недели. Дважды в день – утром и вечером – я тщетно проверял в компьютере электронную почту. Писем от него не было. И вдруг он позвонил мне снова. Откуда-то с севера Индии. Сказал, что компьютер у него сперли. Слышно было ужасно.
– Что ты там делаешь? – спросил я.
– Пытаюсь выбраться из туннеля к свету…
– Опять охотишься за тенью, Руди?
– Нет, – за духовностью!
– Все эти твои гуру, – пытался я прокричать сквозь помехи, – один сплошной мираж. Экзотика! Наркотик для слабых духом! А это – самая грубая фальшивка на свете. Мишура для убогих!
– Я должен убедиться в этом сам, – донеслось до меня.
ПО ФАЛЬШИВОМУ ВЕКСЕЛЮ
ДЕЙНА
Я спустилась вниз и присела в кафе на набережной. Отсюда хорошо были видны раскрытые, как у экзотической ракушки, створки здания сиднейской Оперы и Сидней-Харбор-бридж – мост в гавани, под которым проходят даже океанские лайнеры.
Мне предстояло сыграть роль счастливой канадки, прилетевшей в Австралию на свадьбу кузины. Но я совершенно не была к ней готова.
Сигарета погасла, а я даже не замечала этого. Меня отвлек от невеселых мыслей мягкий мужской баритон с еле уловимым акцентом:
– Мисс, хотите огонек? У вас сигарета потухла.
Особого внимания на этого мужчину, сидящего за соседним столиком, я не обратила. Так, скользнула взглядом: смазливый малый лет тридцати двух – тридцати пяти, и ему явно нечего делать. Не хватало только, чтобы он прилип ко мне. Я достала из сумочки коробок спичек из отеля «Газебу», где остановилась, и, не глядя на него, зажгла сигарету сама.
– Вы, я вижу, – не очень заядлая курильщица, – нерешительно произнес он.
Я пожала плечами: да отстал бы ты…
– Это бросается в глаза, – не отставал он.
– Что еще вам бросилось в глаза? – спросила я сухо.
– Что вам плохо…
Я вздрогнула и посмотрела на него более внимательно.
– Нет-нет, я не про здоровье.
Теперь, недобро прищурившись, я рассмотрела его лучше: брюнет невысокого роста, но лицо, хоть и смуглое, – миловидное, и влажный блеск в глазах. Дернуло же меня огрызнуться:
– Рада, что вам хорошо…
– Мне тоже плохо, – грустновато усмехнулся он. – Даже очень. Но кого это трогает? Поэтому и потянуло заговорить с вами…
– Тогда вам надо идти в церковь, а не в кафе: там и исповедуетесь.
– А если я ищу не прощения, а тепла?
Еще один артист нашелся: сколько их сейчас развелось. Но этот хоть не играет в мачо. Ладно, смолчу…
– В мире нержавеющего равнодушия мой шаг – самый отчаянный из всех возможных. И карается отповедью, – произнес он довольно тоскливо.
Да о чем он, господи? Что за манера – мешать человеку, когда ему хочется быть одному? Отшить его? Не знаю, почему, я не стала делать этого. И вдруг сказала:
– Ладно, что вы хотите? У вас довольно дешевый способ знакомиться.
Но он гнул свое:
– Искать сочувствия – бессмысленно. Люди этого не прощают. Своей надеждой на понимание вы их только отталкиваете. У них – свои проблемы.
– Вы говорите, словно старик, – вырвалось у меня.
– А может, я и есть старик?
Ну, это уже было пошлостью. Я сделала знак проходившей рядом официантке-вьетнамке, и она сразу же подошла:
– Счет, мисс?
Я дала ей свою кредитную карточку. Тут он снова встрепенулся:
– Позвольте мне заплатить! Я – богач. Будьте моей гостьей… Пожалуйста!
Я откинулась на спинку стула и не ответила. Официантка, задержавшаяся было, чтобы мы решили, кому платить, ушла. Я ждала, что он сделает теперь? Но он лишь печально усмехнулся и показал на здание оперы:
– Каменные створки открыть куда легче, чем человеческие…
Было в нем что-то очень старомодное. Немножко книжное, из романов. Я промолчала, и в этот момент официантка вернула кредитную карточку. Когда она ушла, я оставила в пепельнице чаевые и коробок спичек.
– Прощайте, – сказала я.
– Какое жестокое слово, – бросил он мне вслед. – Почему, когда ты так ждешь участия, кто-нибудь обязательно отшвыривает тебя в сторону, как окурок?
Отвечать я не стала. А посвящать его в свои беды – тем более. Такие встречи случайны и ни к чему не обязывают. А вечером, когда я скучала перед телевизором, раздался телефонный звонок. Я была уверена, что это – Элизабет, моя кузина, на свадьбу которой я приехала.
– Ты, сестренка? – спросила я.
– Нет, Руди Грин, – прозвучал в трубке знакомый голос с легким акцентом. – Мы встретились с вами в кафе…
Я не знала, как себя повести: повесить трубку, нахамить ему?
– Только не давайте отбой, – умоляюще попросил он. – Раз уж я вас нашел…
– Вы что, детектив? – прервала я его.
– Нет, музыкант, – ответил он.
– Да что вам, в конце концов, надо, господин музыкант?
– До завтра это секрет, – сказал он. – И спасибо…
– За что?
– За то, что не повесили трубку.
Странный это был разговор. Но после него не осталось неприятного осадка. Утром он позвонил снова:
– Вы можете выглянуть в окно?
Напротив в скверике, рядом с полицейским участком, стоял вчерашний незнакомец и играл на кларнете. Возле него, несмотря на сравнительно ранний час, уже собралась кучка зевак.
Мать всегда говорила, что любопытство сильнее любого другого чувства. Я спустилась вниз. Увидев меня, он оставил на месте футляр с деньгами и двинулся ко мне, держа в руках кларнет. Я не знала, как себя вести. Он ходил и играл для меня. И мелодия захватывала, как вихрь. Странно, но вместо того чтобы уйти, я вдруг спросила:
– Кто вы? И зачем я вам нужна?
Он внезапно прекратил играть.
– Я – Санта-Клаус.
На нас смотрели. Я чувствовала всю нелепость положения, но растерялась.
– Сейчас – не сезон, – сказала я. – Здесь, в южном полушарии, – лето.
– Дейна, – посмотрел он на меня виновато, – время мчится как безумное: мы не хотим этого замечать и пропускаем нечто очень важное.
– От прошлого все равно не убежать.
Он посмотрел на меня внимательно и доверчиво:
– Но есть будущее…
Он заиграл снова. Мелодия стала надрывной, звуки буквально плакали. Я решила уйти и, махнув ему на прощание рукой, направилась в отель, Он поспешил за мной:
– Не оставляйте меня одного, прошу вас… Мне одному скверно, хоть вешайся…
Я смутилась. Смесь горечи и доверия подействовала на меня как гипноз.
– Я – не психолог и все равно помочь вам не смогу, – попробовала я отвертеться.
– Пожалуйста… Иногда людям так нужно чье-то плечо… Спина… Рука… Даже взгляд…