Синдром Фауста, стр. 42

ИГРА ВА-БАНК

РУДИ

Самолет приземлился в Женеве поздно вечером. Сев в такси, я обратился к водителю по-французски:

– Рю де Кондоль, – сказал я. – Это рядом с университетом. Пансион мадам Дюбуа…

Позволить себе приличный отель я уже не мог. Последние месяцы основательно облегчили мой кошелек.

– Вы из Румынии? – стрельнул он по мне равнодушно-холодным взглядом.

– Нет, из Штатов.

Он кинул на меня более внимательный взгляд:

– Ну да, одеты совсем по-другому.

– При чем тут это?.. Не понял… – поморщился я.

– Здесь навалом иностранных рабочих. В основном – из Румынии, – пожал он плечами.

Я не стал отвечать. Несмотря на языковое родство, румынский акцент во французском звучит очень смешно.

Устав и перенервничав, я, незаметно для себя, задремал.

– Сэр, ваш пансион…

Водитель подчеркнуто объявил это по-английски, но вышло это у него даже хуже, чем у меня по-французски. Давать ему чаевые я демонстративно не стал. Он понял, рывком открыл багажник и что-то проворчал по-немецки. Из подъезда, позевывая, вышел служитель и забрал чемоданы.

Лифта здесь не было. Деревянная лестница с толстыми шарами на поворотах вела вверх. На выкрашенных в лягушечий цвет стенах висели репродукции картин на библейские темы. Остро пахло стираным бельем и мастикой.

– Комната шесть, сэр, – сказал служитель, и я вздрогнул: это был мой соотечественник.

– Сумку я возьму сам, – ответил я ему по-румынски.

Он обернулся. В глазах его сразу же появилось снисходительно-насмешливое выражение.

– Кто тебе посоветовал этот пансион, земляк? Ты что, вконец чокнулся? Знаешь, сколько ты заплатишь? Давно с родины?

– Лет сорок, – ответил я, и он прикусил язык.

Почувствовал себя неловко: он-то думал, что наткнулся на наивного провинциала и над ним можно покуражиться.

На последнем, третьем этаже он молча открыл дверь в угловую комнату и внес туда мои чемоданы.

– Как тебя зовут, парень? – положил я ему, ухмыляясь, в руку монету в пять франков.

– Нику, – выдавил он так, словно я случайно узнал тщательно хранимую им тайну.

– Ну вот что, Нику, – потрепал я его за рукав. – Считай, что мы с тобой – друзья. Небось, в этом городе у нас не так много соотечественников?

– Порядком, – процедил он, – можно начать запись в Железную Гвардию.

Я поморщился. Для служителя он был нагловат.

– И как же давно ты в этом краю точных часов, небрезгливых банков и попранных международных конвенций?

– Три года, – буркнул он. – Моим дипломом инженера-нефтяника можно подтирать жопу.

– Поранишься! Слишком жесткий корешок. Придется обращаться к проктологу, – предупредил я.

Нику ушел, а я, закрыв за ним дверь, уткнулся во вмонтированное в стену большое зеркало. Из него в яично-желтом и, несмотря на яркость, тусклом свете лампочки глядел на меня мужчина лет сорока пяти. Седоватые виски, невеселая улыбка. Рассеянное, немножко удивленное выражение на лице. И темные, с маслинным блеском глаза, полные напряженного ожидания и беспокойства.

Такой тип мужчин обычно привлекает внимание решительных, категоричных женщин.

– Привет, двойничок! – покачал я головой. – Ты кто: Руди-Реалист или Виртуальный Двойник? – Но ответа не последовало.

Скорей всего, срабатывает инстинкт, предупреждающий о появлении поблизости потенциальной жертвы. Или неодолимо влечет роль дамы-патронессы готовой всегда и во всем поучать, поправлять и направлять. Я вдруг вспомнил, как Абби объясняла нелегальным эмигранткам из очередной занюханной мексиканской дыры, как пользоваться стиральной машиной. А еще лучше – для чего нужно биде. При этом лик моей жены озарял нимб неподдельной миссионерской радости…

Со дня аварии прошло шестнадцать месяцев. По шкале Чарли – целых шестнадцать лет. Выходит, мне теперь сорок шесть. Возраст все еще цветущий, но буйное цветение уже связано с джунглями неизвестности. Оп-ля, приехали…

Я старался об этом не думать. Заставлял себя сосредоточиться на положительных эмоциях. Увы, – из этого ничего не получалось.

«Ты что, не получил того, к чему так рвался и чего так хотел? – с досадой набросился на меня Руди-Реалист. – В такой короткий срок – из беглеца – в жеребца с тремя телками? Не жизнь, а мыльная опера…»

Но Виртуальный Двойник смотрел на меня с легкой грустью и осуждением:

«Это все, чего ты ждал, Руди? О чем так долго и страстно мечтал? Неужели? Хоть одна из этих троих милых и симпатичных девчонок всколыхнула тебя по-настоящему? Стала ли для тебя глотком воды в пустыне одиночества? Ты поступил с ними как дешевый соблазнитель!»

– Никого из них я и не собирался соблазнять, – разозлился я. – Они сами…

Это надо же такое придумать!..

«В их возрасте этого и не нужно, – покачал головой Виртуальный Руди. – Они ведь еще почти дети. В них только-только проснулось голодное любопытство».

«Ему бы на церковную кафедру, – едко вставил Руди-Реалист. – И вообще, поменьше слушай этого скопца: у него вместо яиц – сосуд с елеем».

– Заткнитесь вы оба! – заорал я в отчаянии. – Из-за вашей грызни еще станешь шизофреником! Катитесь ко всем чертям, идиоты!

«Ах так?! – злобно взвился Виртуальный двойник, – да ты и этот твой циничный дружок – просто тщеславные нарциссы! – Он имел в виду Руди-Реалиста. – Причем ты – в особенности! Мусорная корзина бесплотных грез… Сентиментальный циник и потаскун!.. Самовлюбленное ничтожество…»

– Я? – От обиды у меня свело горло. – Мало я жертвовал во имя других? Не я ли оставил по просьбе Розы Лолу? И не я ли распрощался с мечтой стать прославленным дирижером, чтобы посвятить себя Абби и семье?

Каждое следующее слово я произносил все тише и нерешительней. Сам себе казался напыщенным индюком и лицемером, который способен засрать мозги самому себе.

«Получил? – Руди-Реалист смотрел на меня с откровенной насмешкой, – Запомни: оправдания – это лотерейный билет. Ты надеешься сорвать с его помощью выигрыш, а он ко всему прочему фальшивый. Думаешь, другие этого не видят? Хочешь выиграть? Никогда не оправдывайся – поступай!»

В моем взгляде засветилась надежда:

– Думаешь, я смогу?

«Должен! – гаркнул он. – Прежде всего – добейся своей доли наследства. И заставь других относиться к себе с уважением».

Я погасил в крохотной прихожей свет и отошел от зеркала. Мне снова требовалось сменить кожу, но я должен был к этому подготовиться…

Утром я позавтракал внизу. Толстуха-сербка лет сорока пяти положила передо мной круассан и поставила чашку кофе.

– У вас здесь что, этнический интернационал? – осведомился я, но моя шутка провисла в воздухе, как намокший флаг…

В контору адвоката Аурелио Пачелли на Рю де Клоз я отправился пешком. В руках у меня была карта, но до Женевского озера я добрался только через час. Слишком много и долго глазел я по сторонам.

Ничто вокруг и ничем не напоминало Америку. Бульвары с деревьями, похожими на дрессированных псов, причесанных старомодным парикмахером. Толстенькие ангелочки и упитанные феи, резвящиеся на округло-пышных, женственных контурах зданий. Финтифлюшки и узоры на окнах. Сексуальные вкусы европейцев сполна отразились в архитектуре. Даже марина с яхтами совсем не походит на калифорнийскую. В Америке все подчинено деловому стандарту. Даже удобства и функционализм продуманы до мелочей. Здесь же мне казалось, что я иду по сцене, только вместо декораций – настоящие дома.

Абсолютно все было другим: уличный ритм, одежда, звуки. Троллейбусные звоночки, а не набат полицейских сирен. Сладковатый аромат кондитерских, а не настораживающий запах бензоколонок. Крохотные бутики, а не торопливые драг-сторы. [15] Никогда раньше я так явственно не ощущал разницу между двумя берегами Атлантики. По обе стороны ее расположились не только разные часовые пояса, но и непохожий стиль жизни. Другое ощущение времени и пространства.