Неоконченное путешествие, стр. 23

По пятам адъютанта, громыхая, ворвался его начальник.

— Где тут у вас этот мерзавец? Куда вы спрятали его, проклятые гринго?

— Тихо! — сказал я. — Как вам не стыдно нападать на безоружных людей с саблей в руках!

Интенденте заметил дрожавшего от страха адъютанта в темном углу и устремился к нему, но я удержал его. Интенденте выругался и, откинувшись назад, сунул руку в кобуру, висевшую у его бедра.

— Я тебе покажу, как совать нос не в свои дела, проклятый гринго! — взревел он.

Лишь только он вытащил револьвер, я схватил его за руку и вырвал у него оружие. Тут подоспел раненый офицер с солдатами. Они подхватили сыпавшего проклятьями, сопротивлявшегося интенденте и поволокли его в штаб. Там они привязали его к кровати и оставили протрезвляться.

Последовало официальное расследование, и тут выяснилось, что интенденте, истощив весь свой кредит, стребовал с фирмы Суарес несколько ящиков спиртного, якобы «для английских инженеров». Он продал все запасы, на которые мог наложить руку, а деньги присвоил себе. Таким образом, он ухитрялся жить за наш счет. Я тотчас же написал генералу Пандо, решительно возражая против обременения экспедиции счетами алкоголиков, и спустя немного времени из Рурренабаке приехал новый интенденте, прекрасный человек, ставший впоследствии моим близким другом.

Официальный курс был 12.50 боливиано за фунт стерлингов, но здесь, на Акри, я заметил, что наш золотой соверен стоил только четыре боливиано, и это весьма печально сокращало нашу покупательную способность. Впервые в жизни я столкнулся с тем, что золото оказалось ниже своей номинальной цены. Причину этого я не мог выяснить.

У меня не было желания терять время в Кобихе, и я постарался поскорее закончить всю исследовательскую и топографическую работу, которую требовалось провести в окрестностях города. Уже шли сильные дожди, уровень рек то поднимался, то падал, и появилась надежда достать баркасы. К тому времени, когда я отправил генералу Пандо план и приблизительную смету железнодорожной линии с метровой колеей между Порвениром и Кобихой, мы уже готовились отплыть вверх по реке с целью нанести ее на карту вплоть до истоков.

Безвременная кончина одной большой утки от какого-то таинственного недуга послужила поводом к банкету, устроенному в честь главных членов местной общины. За утку мне пришлось выложить один фунт стерлингов и еще тридцать шиллингов за другую птицу. Мы купили яиц по два шиллинга за штуку, а консервированные омары и фрукты выдали из наших собственных запасов. Были распиты пятнадцать бутылок шампанского, шесть бутылок джина, бутылка бренди, и было подано три бутылки рома к кофе. Раздобыть все эти вещи уполномочили Виллиса — он чуял, где можно достать съестное и спиртное по запаху, как собака чует кролика. Приглашенные без особого труда расправились с угощением, и мне, непьющему, не пришлось помогать им. А они, разошедшись, потребовали добавочных возлияний — в кредит, конечно!

День или два спустя в порт прибыл катер, тащивший на буксире лихтер с грузом. Команда сказала нам, что странствующий священник с Акри направляется сейчас вверх по реке. Он все время, сколько помнится каждому, собирал средства на постройку собора в Манаосе и в каждую свою поездку зарабатывал около тысячи фунтов стерлингов. Он брал по тридцати фунтов за свадьбу, совершал мессы за шесть фунтов, крестил и отпевал за десять фунтов и в дополнение ко всему давал концерты на фисгармонии или граммофоне, беря по семи шиллингов шести пенсов со слушателя, причем они сами должны были позаботиться о месте для сидения.

Каучуковый промысел на Акри был исключительно выгодным занятием. Работавшие здесь бразильские серингейрос были свободны от какого-либо принуждения, если не считать контракта, и каждый из них зарабатывал от 500 до 1500 фунтов в год. Они были сыты, хорошо одеты и вооружены. Жили они в centros — хижинах, построенных на берегу реки, рядом с их estradas, или участками, по 150 деревьев в каждом. Некоторые из них были образованными людьми, у большинства были граммофоны. Хлыст был здесь неизвестен, регулярной работорговли не велось, но на дикарей все же время от времени устраивались облавы, и каждый пойманный продавался за 60 фунтов стерлингов. Работорговля не развилась здесь в сколько-нибудь значительных масштабах, главным образом потому, что дикие племена благоразумно ушли за пределы района.

Рождество 1906 года было отмечено новым банкетом, на этот раз в доме одного коммерсанта. Меня избрали председателем, и я был вынужден произнести спич. К тому времени я уже бегло говорил по-испански и справился со своей задачей без особых затруднений. В свою очередь и гостям в тот вечер удалось «воспользоваться словом», как это называется по-испански, и речи практически ничем не отличались одна от другой. Многие били себя в грудь, то и дело слышались слова «сердце» и «благородные чувства». Все речи заканчивались под грохочущие залпы из карабинов, и никого не интересовало, куда летели пули. Была музыка, танцы и сколько угодно спиртного. В четыре часа утра те из гостей, которые были еще в сознании, отправились в другой дом пить пиво. Вышли оттуда только трое — я, Дэн и перуанец по имени Донайре.

Под прощальные ружейные залпы мы на следующий день покинули Кобиху вместе с сеньором Донайре, который взял нас с собой в свою лодку.

Глава 7

Акри

Сеньор Донайре был управляющим барракой, находившейся в нескольких днях пути вверх по реке. Это был интересный человек.

Одно время немецкая фирма, у которой он служил на реке Пурус, послала его на Путумайо, чтобы он вошел в контакт с тамошними индейцами, выучился их языку и доложил о возможностях торговли и добычи каучука в этих местах. Попав к одному большому племени, он женился на индианке и прожил среди дикарей около двух лет.

— Они были каннибалами, — сказал он, — и много раз мне приходилось видеть, как приготовляется человечье мясо, точнее — мясо белых людей. Они вовсе не стремились добыть именно белых, а предпочитали людей из других индейских племен. Человечье мясо по вкусу напоминает обезьянье.

— И вы когда-нибудь пробовали его сами? — спросил я.

— Не забывайте, что я жил среди них и должен был принять все их обычаи. Если б я отказался делать все то, что делают они, мне бы не пришлось рассказывать вам эту историю.

— Каково их развитие — я имею в виду духовное, общественное?…

— О, они достаточно разумны, будьте покойны. У них было организованное управление; каждая община имела своего вождя, но, кроме того, был верховный вождь, исполнявший роль царя всего племени. Своих покойников иногда они сжигали, но обычно съедали их. Женщин было множество, и, хотя существовало многоженство, их мораль была на высоком уровне. Конечно, майор, легко осудить каннибализм как нечто омерзительное, но подумайте хорошенько: почему есть мертвого человека более дурно, чем есть мертвое животное или птицу? По крайней мере это дает разумный мотив для убийства человека, чего вы не можете сказать о цивилизованном способе ведения войн. Кроме того, это удобный способ отделаться от покойника: не занимается драгоценная земля, не загрязняется чистый воздух при погребении! Все дело в том, с какой точки зрения смотреть. Первая ваша мысль о каннибализме — что он отвратителен, но, когда вы познакомитесь с ним поближе, вы мало что найдете возразить против него.

— Что заставило вас покинуть их?

— Моя жена рассказала мне о плане убийства всех белых. Они считали, что зверства белых в отношении индейцев — это попытка стереть их с лица земли, и горели желанием отомстить. Не думаю, чтобы они особенно хотели меня убить, но я был белый и, следовательно, меня надо было уничтожить вместе с прочими представителями моей расы. Так или иначе, я бежал без особого труда и очень жалел, что был вынужден покинуть их. Дикарская жизнь имеет свои преимущества, и чем более цивилизован человек, тем охотнее он сбрасывает с себя старую кожу и окунается в стихию предельной простоты. Большинство белых, «ставших дикарями», были хорошо образованными людьми. Интересно, что именно они проявляют наибольшую приспособляемость. Вы встретите белых, ставших индейцами, а иной раз увидите индейца, ставшего белым. Я их видел собственными глазами, этих людей с рыжими волосами и голубыми глазами, совсем как у гринго. Спросите любого в бразильских барраках на нашем пути, и всякий скажет вам то же самое.