Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна, стр. 52

А если эта влюбленная женщина к тому же еще и ведьма (пардон, чародейка) и красавица, то внутри у нее не жалкий фонарик, а прожектор, вроде тех, какие ставят на маяках.

Лада всегда ступала легко, не оставляя следов.

Голосок у нее всегда был нежный и певучий. (Особенно в те моменты, когда она читала заклинания.). И глаза ее синие всегда лучились, всегда сияли, всегда излучали внутреннее тепло.

Но в это утро…

Она очень устала – танцевала, наверное, всю ночь напролет. И шла усталая, даже немножко пошатывалась на ходу, но ножки ее при этом вовсе не касались земли, а отталкивались от воздуха сантиметрах эдак в пяти от пола.

А когда она сказала:

– Доброе утро и с Новым годом, милые вы мои! – У меня по спине пробежали приятные мурашки и растаяли в глубине живота.

А когда она после этого засмеялась, то словно целая дюжина серебряных колокольчиков рассыпала звонкую трель.

Глаза у нее сияли так, что я даже зажмурился.

Она у порога, прямо на пол, сбросила курточку, быстренько расцеловала нас всех, даже Жаба, и только Пауку послала воздушный поцелуй, чмокнув ладошку своими пухлыми алыми губками и потом на нее дунув – и этот поцелуй явственно видимой розовой пушинкой проплыл по воздуху и скрылся внутри ажурного паучьего домика. А потом она подпорхнула к телефону и набрала номер. И пока она все это проделывала, ее синее платье, милое синее платьице, фасон которого мы выбирали с Вороном, становилось постепенно белым, удлинялось, расширившись книзу, и вот она уже разговаривает телефону в наряде невесты – даже и с фатой на растрепанной головке. И с веночком из живых цветов.

И живые цветы вырастали вдруг в самых неожиданных местах нашей квартиры – из паркета, кафеля в ванной, и на подоконниках образовались целые клумбы, я уж и не говорю обо всех тех комнатных растениях, которые служили предметом любовной заботы Паука – кактусы вмиг повыпускали длинные стрелки, отягощенные огромными мохнатыми разноцветными звездами, зелень плюща скрылась под меленькими беленькими звездочками с медовым ароматом, герани стали походить на разноцветные капустные кочаны, и даже водоросли в аквариуме покрылись невзрачными крошечными цветочками.

А мягкость Ладиного голоса при разговоре по телефону превзошла самое мое наинежнейшее мурлыканье – сытый, в теплой постельке, прижимаясь к боку Лады, и то я не мурлыкал так проникновенно и мелодично.

Мы с некоторым опасением взирали на все эти приметы влюбленности нашей очаровательной княжны. Опасение каждого из нас имело свои основания, но, наверное, все эти основания базировались на одном и том же – потеряет голову.

Потеряет голову, наделает глупостей.

Потеряет голову и вместе с ней свои магические способности.

Потеряет голову, выйдет замуж за обыкновенного здешнего парня, и прости-прощай наша надежда стать когда-нибудь людьми…

А Лада, наворковавшись по телефону, – кстати, замечу, слов никто из нас не слышал, ни словечка не разобрали, как ни старались; по-видимому, это тоже было следствием ее влюбленного состояния, она не хотела, чтобы ее подслушивали, – так вот, вдоволь наворковавшись по телефону, Лада порхнула в свою комнату, набрав высоту где-то так около полуметра. Она немножко снизилась, так как стукнулась лбом о дверную притолоку, но и после этого на пол она не опустилась.

Мы молча переглянулись, когда Лада улеглась спать, а из комнаты поплыли по воздуху чашки, плошки, тарелки и прочие предметы, причем грязная посуда опускалась в мойку, крутилась и вертелась под полившейся из крана струей воды, даже и тряпочка сама собой терла загрязненные места, потом посуда ополаскивалась и выстраивалась в ровный ряд в сушке. А то, что мы не доели, перекладывалось в судочки, мисочки и баночки, накрывалось крышечками и блюдечками и выстраивалось в буфете. Домовушка расстроенно крутил головой и бурчал себе под нос, что вот «опять счас трансмоторная будка рванет» и что «столько волшбы тратить за раз, да еще на мытье посуды, ну совсем не годится»; Жаб и Рыб в изумлении разевали рты, Пес, по-моему, ревновал – он следил за процессом мытья посуды с невыразимой печалью в карих глазах, уложив большую голову на лапы, и только время от времени поводил ушами. Я был несколько сбит с толку. Ну и восхищен, конечно: такого блистательного, такого уверенного обращения с потоками магионов, свитых в сложные переплетения, я не только никогда не видел – я просто не представлял себе, что такое возможно.

А Ворон грустно нахохлился на своем насесте, и желтые глаза его туманились от приятных воспоминаний. А может быть, и не очень приятных – не знаю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,

в которой мы весьма недовольны

С этого дня даже то жалкое подобие дисциплины, которого прежде придерживалась Лада, перестало для нее существовать.

То есть с работы она возвращалась вовремя – если вообще возвращалась. Чаще она не приходила домой ночевать, не позвонив и не предупредив, и мы все, особенно Домовушка, сходили с ума от беспокойства – не случилось ли чего: не попала ли она под машину, не напали ли на нее враги, не стукнули ли ее по голове с целью ограбления, не потеряла ли она девственность. Последнее особенно волновало Жаба.

Я говорил ему:

– Не каркай!

Он отвечал обиженно, что мне хорошо, я – Кот, да еще и с магическими способностями, а вот он – Жаб, и ему совсем не улыбается до конца жизни обретаться в жабьей шкуре. Я уверенно заявлял, что нет такого заклятия, на которое не нашлось бы антизаклятия – это-то я уже успел узнать.

Жаб у нас был пессимист и отвечал на это, что, может быть, и так, что он мне верит, только вот кто это антизаклятие будет искать? И где? И что если бы жива была Бабушка, он, Жаб, не так переживал бы, а на Ладу у него надежды нет, а на меня – тем более. Так что я могу думать что хочу, а вот он, Жаб, будет думать по-своему и просит ему не мешать.

Даже Паук однажды не выдержал и тихо, но очень убедительно попросил его прекратить кваканье на эту тему. Ему, Пауку, тоже не улыбалось пребывать в паучьем панцире – или как это у него называется – до конца дней своих, но, в отличие от Жаба, он надеялся на лучшее.

Домовушка же, измаявшись, грозился Ладу высечь. Конечно, только грозился. Когда Лада возвращалась домой – иногда рано утром, иногда только вечером следующего дня – Домовушка перекидывался в таракана и не высовывался из своей щели, пока Лада не уходила на работу или не ложилась спать. А Лада словно и не замечала его отсутствия.

Она приходила, быстро кивала нам, сбрасывала прямо на пол курточку, шапочку и бросалась к телефону.

Кому она звонила, с кем беседовала, о чем – это была тайна, скрытая от нас за семью печатями. Я, конечно, выражаюсь фигурально. Так сказать, метафорически. Дело в том, что, как только Лада снимала телефонную трубку, ее окутывало звуконепроницаемое облако. По-моему, она делала это не специально, просто у нее так получалось, и она этого даже не замечала. Как не замечала, что совсем перестала касаться земли при ходьбе, и что любая одежда выглядит на ней подвенечным нарядом, и что дубовая поросль на подоконнике в кухне вот уже две… три… четыре недели покрыта белыми лилиями, и кафель в ванной потрескался, потому что розы проросли прямо из бетонных стен, а корни этих прекрасных цветов вполне способны превратить в порошок не только бетон, но и гранит. И колдовала она, как мне кажется, не замечая того – во всяком случае, домашние дела теперь чаще делались Ладой, чем Домовушкой, и делались магическим способом. Само собой замешивалось тесто и пеклись пироги – на воздушном подогреве – плита не разжигалась; варилась каша; самостоятельно мылась посуда; а однажды даже я, все-таки какой-никакой, а начинающий маг, был перепуган до смерти, когда вдруг взбесился наш веник и стал летать по комнате, сметая с пола пыль и сор.