Четвертый протокол, стр. 35

– Какую уверенность? – озадаченно спросил генерал.

– Уверенность в том, что они не евреи, – ответил Престон. – Он сказал мне об этом вчера вечером. Во время церемонии совершеннолетия мальчика благословляет раввин. До этого раввин должен удостовериться в его еврейском происхождении. У евреев национальность определяется не по отцу, а по матери. Мать должна представить документ – кетубу, который подтверждает, что она еврейка. У Ильзы Брандт не было кетубы. Не могло быть и речи о бар-митцве.

– Значит, они въехали в Южную Африку, указав ложную причину, – подытожил генерал Пьенаар. – Но это было так давно!

– Дело не только в этом, – возразил Престон. – У меня нет доказательств, но думаю, что я прав. Иосиф Брандт не соврал, когда сказал южноафриканской миссии много лет назад, что ему угрожает гестапо. Так оно и было, опасность над ним нависла не из-за национальности, а из-за убеждений. Он был коммунистом. Он знал, что, если скажет об этом в вашей миссии, ему визы не дадут.

– Продолжайте, – мрачно буркнул генерал.

– К восемнадцати годам Фрикки полностью разделял убеждения отца и как коммунист готов был работать на Коминтерн. В 1943 году двое молодых людей вступили в южноафриканскую армию и ушли на войну: Ян Марэ из Дуйвельсклофа – воевать за Южную Африку и Британское Содружество, а Фрикки Брандт – воевать за родину своих убеждений – Советский Союз. Они не встретились ни во время начальной подготовки, ни в строю, ни в Италии, ни в Мусберге. Они встретились в Сталаге 344. Я не знаю, был ли Брандт автором плана побега, но он выбрал в спутники молодого человека, высокого и светловолосого, как сам. Я думаю, что именно он, а не Марэ, предложил бежать в лес, когда сломался грузовик.

– А как же воспаление легких? – спросил Вилджоен.

– Не было никакого воспаления, – ответил Престон. – И к польским партизанам-католикам они не попадали. Скорее всего они попали к партизанам-коммунистам, с которыми Брандт изъяснялся на немецком. Те привели их к красным. У них они попали в НКВД.

В период с марта по август что-то произошло. Насчет промозглых камер – это все ерунда. У Марэ узнали подробности его детства, Брандт все их запомнил, потом, подучив получше английский и изменив немного внешность, надел на шею личный знак Яна Марэ. После этого настоящий Ян, надобность в котором отпала, скорее всего был ликвидирован. В НКВД Брандта немного помяли, чтобы он выглядел худым и больным, и передали англичанам в Потсдаме. Он полежал какое-то время сначала в госпитале в Бьелефельде, затем в окрестностях Глазго. К зиме 1945 года все южноафриканские солдаты вернулись домой, он вряд ли мог столкнуться с кем-либо из полка Делла Рей. В декабре он отправился в Кейптаун, куда прибыл в январе 1946 года.

Правда, была одна неувязка. Он не мог ехать в Дуйвельсклоф, да и не собирался этого делать. Некто из Штаба обороны послал старику Марэ телеграмму о возвращении сына, который числился «без вести пропавшим, предположительно, убитым». К ужасу Брандта-Марэ он получил телеграмму – здесь я уже предполагаю, но логично допустить – с просьбой от отца Марэ вернуться домой. Брандт притворяется больным и ложится в военный госпиталь Винберг.

Но старика-отца это не остановило. Он вновь шлет телеграмму, на сей раз чтобы сообщить, что сам приедет в Кейптаун. В отчаянии Брандт обращается к своим друзьям из Коминтерна. Все улажено. Старик сбит на пустынной дороге в долине Мутсеки. После этого проблем больше не возникало. Молодой человек не попал на похороны, это ни у кого в Дуйвельсклофе не вызвало удивления, у юриста Бенсона не возникло никаких подозрений даже когда его попросили продать недвижимость и переслать деньги в Кейптаун.

В кабинете генерала воцарилось молчание, было слышно, как муха жужжит, ползая по окну. Генерал кивнул несколько раз.

– Похоже на правду, – согласился он. – Но нет никаких доказательств. Мы не можем доказать, что Брандты не были евреями, тем более – что они были коммунистами. У вас есть что-нибудь, что поможет развеять сомнения?

Престон вынул из кармана фотографию и положил ее на стол перед генералом Пьенааром.

– Это последняя фотография настоящего Яна Марэ. Видите, он был в юности заядлым игроком в крикет. Он был нападающим. Если вы посмотрите, как держит мяч, вы увидите, что он левша. Я неделю в Лондоне наблюдал за Яном Марэ в бинокль. По тому, как он водит машину, курит, ест, пьет, видно, что он правша. Генерал, с человеком многое можно сделать: изменить внешность, изменить волосы, речь, лицо, манеры. Но невозможно превратить левшу в правшу.

Генерал Пьенаар, который полжизни играл в крикет, внимательно рассматривал фотографию.

– Тогда кого мы имеем в Лондоне, г-н Престон?

– Генерал, вы имеете агента-коммуниста, который уже более сорока лет работает под крышей южноафриканской дипломатической службы на Советский Союз.

Генерал Пьенаар поднял глаза и обратил свой взор на монумент «Фоортреккер» за окном.

– Я раскрошу его на мелкие кусочки, – прошептал он, – я втопчу их в грязь!

Престон кашлянул.

– Принимая во внимание то, что у нас тоже возникли проблемы из-за этого человека, не могли бы вы воздержаться от каких-либо действий пока не побеседуете лично с сэром Найджелом Ирвином?

– Хорошо, г-н Престон, – кивнул генерал Пьенаар. – Я переговорю с сэром Найджелом. Какие у вас планы?

– Я хотел бы вылететь в Лондон сегодня вечером.

Генерал Пьенаар поднялся и протянул ему руку:

– Счастливо, г-н Престон. Капитан Вилджоен проводит вас до самолета. Спасибо за помощь.

Из гостиницы, где он укладывал вещи, Престон позвонил Деннису Грею, приехавшему из Йоханнесбурга, чтобы забрать сообщение для отправки его шифровкой в Лондон. Через два часа придет подтверждение и сообщение, что завтра, в субботу, Хеммингс ждет Престона в своем кабинете.

Около восьми часов вечера Престон и Вилджоен стояли в зале аэропорта. Объявили рейс на Лондон. Престон предъявил посадочный талон, Вилджоен неизменное удостоверение.

– Я хочу сказать вам, англичанин, вы чертовски хорошая жагдхонд.

– Спасибо, – поблагодарил Престон.

– Вы знаете, что такое жагдхонд?

– Догадываюсь, – аккуратно подбирая слова, произнес Престон, – охотничья собака – медлительная, неуклюжая, но с мертвой хваткой.

Впервые за эту неделю капитан Вилджоен засмеялся, запрокинув голову. Потом снова посерьезнел:

– Можно задать вам вопрос?

– Да.

– Зачем вы положили цветы на могилу?

Престон посмотрел на сверкающий в темноте огнями лайнер в двадцати метрах от них. По трапу поднимались последние пассажиры.

– Они отняли у него сына, а потом убили. Положить цветы на могилу – единственное, что можно сделать для старика.

Вилджоен протянул ему руку.

– До свидания, Джон, желаю удачи.

– До свидания, Андриес.

Через десять минут самолет взлетел, держа курс на север, в Европу.

Глава 11

Сэр Бернард Хеммингс и Брайан Харкорт-Смит молча выслушали доклад Престона.

– Боже мой, – произнес сэр Бернард, когда Престон закончил, – значит, и тут рука Москвы. Мы серьезно поплатимся, ущерб огромен. Брайан, оба находятся под наблюдением?

– Да, сэр Бернард.

– Пусть так все и останется на субботу и воскресенье. Не будем предпринимать никаких шагов, пока комитет «Парагон» не выслушает Престона. Джон, я знаю, ты устал, но все-таки к вечеру в воскресенье подготовь доклад.

– Да, сэр.

– Сдай мне его утром в понедельник. Я обзвоню членов комитета и созову срочное совещание на утро понедельника.

Майор Валерий Петровский чувствовал внутреннюю дрожь и волнение, входя в гостиную дачи в Усове. Он никогда лично не встречался с Генеральным секретарем ЦК КПСС и не мог предполагать, что такое когда-нибудь случится.

Он провел беспокойные, даже жуткие три дня. Когда начальник откомандировал его для выполнения специального задания, Петровского изолировали в квартире в центре Москвы, охраняемой днем и ночью людьми из Девятого управления КГБ. Естественно, он предположил наихудшее, хотя не имел ни малейшего представления о том, в чем мог провиниться.