Дети Капища, стр. 10
– У вас нет друзей, кроме детей Капища! У вас нет богов, кроме богов Капища! И пока вы не войдете в священный круг, – тут она снова громко хлопнула в ладоши, – я для вас душа Капища и голос его богов! Кто есть чужие?
– Все, кто лишен веры! – прогудели голоса, которые еще недавно были голосами детей и подростков.
– Что ждет неверующих?
– Жертвенный камень!
– Кто есть я?
– Душа Капища!
Она рассмеялась тихонько и неожиданно радостно. В этом смехе не было ни злорадства, ни торжества. Так могла рассмеяться ее ровесница, жившая в Каневе, в другой жизни, до потопа – просто, безыскусно. Пирогов содрогнулся от этого смеха, как от плохой теплой водки, передернулся всем телом и совсем уже решил выйти из густой тени дверного проема, когда Агафья сделала шаг вперед и раскинула руки в стороны вместе с полами накидки, лежащей у нее на плечах, отчего в свете свечей стала похожа на Бэтмена.
И вот тут Пирогов чуть не заорал в голос, сжавшись так, словно ему на живот поставили раскаленный до потрескивания утюг. Прямо под ногами пришлой сиротинушки, на засыпанном отсыревшей штукатуркой и чешуйками отслоившейся побелки полу, лежала одна из колонисток – Галя Зосименко – голая, окровавленная, с забитым в рот кляпом из грязной тряпки. Руки и ноги ее были прихвачены к земле согнутыми кусками арматуры, словно кольцами наручников. Она была в сознании, только испугана до такой степени, что начала каменеть, на ближнем к Максу бедре, молочно-белом и грязноватом, вздулся желвак судороги. Она смотрела прямо на Пирогова, но не видела его – из-под челки стрелял беспорядочно совершенно безумный, черный глаз.
Агафья шумно, со стоном, выдохнула. Раз, другой, третий… И Пирогов понял, что все, от мала до велика, находящиеся в этой комнате, дышат в одном ритме. И он в том числе.
Она качнулась влево. Темные фигуры детей со светящимися отраженным светом глазами зомби двинулись синхронно с ней. Макс почувствовал, что и его тоже повело влево.
Вправо. Опять все повторили движение.
Влево, вправо, влево, вправо…
Маятник.
Метроном.
Все быстрее и быстрее. Опять крыльями летучей мыши взметнулся плащ. Под ним девчонка была голой, живот и налившиеся груди выпачканы чем-то красным. В таком же алом пятне совершенно скрылся рот – белые зубы на этом фоне смотрелись зловеще.
Макс дышал синхронно с ней. Его сердце билось в такт. Он начал терять нить мысли.
ДУ-ША КА-ПИ-ЩА! ЖЕР-ТВЕН-НЫЙ КА-МЕНЬ! СЛАД-КА-Я ПИ-ЩА КА-ПИ-ЩА!
И снова!
ДУ-ША КА-ПИ-ЩА! ЖЕР-ТВЕН-НЫЙ КА-МЕНЬ! СЛАД-КА-Я ПИ-ЩА КА-ПИ-ЩА!
Макс почувствовал, что начинает пританцовывать в ритме этого гудящего напева. Его уже не интересовала судьба Галки, корчащейся на полу. Да и своя собственная тоже. Главным сейчас был этот варварский, размеренный напев, эти низкие, почти органные звуки, которые издавало это хрупкое, детское… Детское? Она была очень худенькой и хрупкой, но назвать ее ребенком не смог бы никто. Оформившаяся девочка-подросток, молодая девушка, но не ребенок.
И еще запах… Макс отдавал себе отчет, что на этом расстоянии он не уловил бы и вони скунса, но его обоняние посылало в мозг сигнал – это был ненаучный факт, но так и было.
Даже с этого расстояния Пирогов, любивший за свою жизнь немалое количество разных женщин, безошибочно уловил своими заросшими седыми волосами крупными ноздрями едкий и пряный запах разгоряченной, течной суки. Ведомый этим запахом, как по нитке, Макс сделал несколько шагов вперед и, зацепившись о ржавую проволоку, рухнул, едва успев отвернуть голову от колонны.
– Будешь смеяться, Сергеев, именно это и спасло мне жизнь! Не упади я тогда, не приложись мордой о пол, да так, что искры из глаз полетели, – танцевал бы я в том кругу, как миленький!
– А дальше что? – спросил Михаил, разглядывая расцвеченную всеми цветами радуги физиономию Пирогова. – Она тебя приложила?
– Вот это? – спросил Макс, осторожно пробуя «мошонку» под глазом.
– Да.
– Это она.
– А остальное? Тоже она?
– Ну, положим, били-то меня все. И били насмерть…
– Я уже догадался…
– То, что не забили, как телка на бойне, – это Господу спасибо!
– И мне… – добавила Татьяна.
– И тебе, – легко согласился Пирогов и, покосившись на Сергеева, осторожно погладил Татьяну по руке. В глазах его была нежность.
– Я услышала крики и выстрелы, – сказала Татьяна. – Случайно услышала.
– Ты стрелял? – спросил Сергеев.
– И я тоже.
– Не переживай ты так, – теперь уже она погладила Макса по седой голове, – выбора-то у тебя не было вовсе. Прирезали бы.
– Это были не люди, – сказал Пирогов, глядя Сергееву в глаза. – Это были нелюди. Ты же знаешь, как я люблю детей? Я же с ними возился с первого дня, как мы собрались. Я же некоторых лично из развалин вынес. Отпаивал, откармливал, колыбельные им пел. Жратву на спине им пер за тридевять земель. А они… Они меня зубами грызли. Они по ее слову, жесту, по ее приказу меня готовы были на ленты распустить. На шнурки. На ниточки.
– Сколько сбежало? – Сергеев перебил Макса, потому что его надо было перебить. Старика уже трясло, как с похмелья.
– Двое, – ответила Татьяна. – Остальные в состоянии… Ну, не знаю… Оцепенения, что ли? Вроде спят, а вроде и не спят…
– Ее ты застрелил?
Макс вскинул на него покрасневшие, как от бессонницы, глаза.
– Да нет… Живая она!
– Живая? – переспросил Сергеев.
Это была удача. Несомненно, удача. На такое Михаил и не рассчитывал.
– И где же это сокровище?
– Заперли в мастерских. В подвале. Это тут рядом, – Татьяна потрогала повязку на предплечье Макса и, кажется, осталась довольна. – Могу показать. Если хотите, конечно…
– Обязательно, – сказал Сергеев, вставая.
– Ты осторожнее, – предупредил Пирогов. – Мы ее вчетвером крутили-крутили, так она еще двоим ребра поломала.
– И одному руку, – бесстрастно добавила Татьяна.
– Да уж я как-нибудь, – он поправил на плече автомат. – Но за предупреждение спасибо! Куда идти-то?
– Тут недалеко.
– Сергеев, – сказал ему вслед Макс, – и еще… Не слушай ее.
Он еще раз потрогал набрякший под глазом мешочек.
– То, что она в морду может дать, – это полбеды. А вот говорить с ней действительно опасно.
– Не волнуйся, Макс, – Михаил еще раз посмотрел на Пирогова, бледного, раненого и измученного, и понял, что Максу по-настоящему страшно.
– Я справлюсь. Но за предупреждение спасибо, – повторил он.
Глава 3
В подвале пахло сыростью больше, чем на первом этаже. К запаху влажного бетона и штукатурки примешивались еще специфический запашок плесени, сладковатая вонь подгнивающей органики и отдаленный запах испражнений. Напитанный влагой бетон лестничных пролетов крошился под ногами.
«Еще несколько лет, – подумал Сергеев, спускаясь вниз, – и находиться в помещениях станет опасно». Строили на века. Но, для того чтобы дом жил, пусть не век, пусть лет сорок-пятьдесят, в доме должны быть люди. Без них, без смысла существования, здание начинает превращаться в развалины. Эти дома ранены Волной и ранены смертельно. Им осталось недолго.
Он потрогал пальцами серую стену, по которой, как слезы, скатывались крупные прозрачные капли воды. Они покрывали бетон, словно пот, выступающий из пор на человеческом теле.
Внизу, у массивных дверей, когда-то ведших в бомбоубежище, сидел Локоть – полный, одутловатый мужик лет сорока с круглыми, как пятаки, глазами. Он сидел на корточках, положив помповый «ремингтон» на культю левой руки, из-за которой и получил свое прозвище, и жевал длинную щепку редкими, желтыми, как старая слоновая кость, зубами.
– Привет, – сказал Сергеев.
Он Локтя недолюбливал. Причины тому были чисто внутренние, скорее интуитивные, чем фактические. Ну, был Локоть в жизни прошлой ментовской шишкой? Ну, рассказывали о нем разное – это же прошлая жизнь была, не эта. Та кончилась давно, канула во тьму. А в новой жизни Локоть вроде бы был мужик ничего. Правильный, воинственный, смелый. Из-за смелости его руку-то и отстрелили. Из обреза такого же помповика, в упор. Так, что и пришивать стало нечего. За что ж его не любить? Как-то и непонятно…