Сентиментальный убийца, стр. 16
Его лицо страшно перекосилось, когда палец на курке дрогнул, и у него вырвалось хриплое:
— Ну… что же ты заглохла, сука…
И тут произошло нечто необъяснимое.
…Оконные стекла негромко хлопнули, и вокруг образовавшегося небольшого белого кружка с аккуратным отверстием в самой сердцевине, зазмеились и расползлись во все стороны, хищно извиваясь, прихотливые трещины. Оба стекла на долю мгновения упруго завибрировали в напрягшемся воздухе и с грохотом и звоном рухнули десятками больших и малых полос и осколков прямо на сжавшегося под окном Геннадия Ивановича.
А на груди амбала с «узи» быстро набухало, расплывалось кровавое пятно.
Он выронил пистолет, посмотрел на меня округлившимися от предсмертного изумления глазами — в них не было боли, только слепое, обвальное ошеломление! — и на подломившихся ногах рухнул прямо на двумя секундами ранее потерявшего сознание Турунтаева.
Человек с пистолетом-шприцем вскрикнул и попятился, но тотчас же две пули угодили ему в грудь, и его откинуло назад.
Непонятно, как при такой отдаче мог устоять на ногах мой несостоявшийся убийца — вероятно, пули были выпущены из крупнокалиберного оружия.
Последний уцелевший — тот самый лысый, что ударил меня телефонным аппаратом, — вместо того чтобы припасть к полу и лежать, бросился к дверям, чтобы выбежать из комнаты…
Он не добежал до двери, вероятно, двух метров: его голова разлетелась буквально на куски. Его швырнуло об пол, и он, проехав метра полтора, застыл на пороге.
Господи, да что же это?!
Я попыталась было приподняться, но пронизывающая боль в голове и инстинкт самосохранения заставили меня снова припасть к прохладному полу, прижаться к нему щекой и слушать, как гулко ворочается в мозгу гулкая, выворачивающая меня наизнанку тошнотворная дурнота.
Потом все-таки мне удалось подняться. Я пошарила рукой по полу, подобрала снова перешедший в статус бесхозного «узи» и начала тормошить Турунтаева.
А ему, бедному, кажется, сильно досталось от этих осколков — лицо порезано в нескольких местах, голова, кажется, пробита.
Хотя могло бы быть и хуже.
Определенно могло бы. Достаточно взглянуть на вон того хлопца с перерезанным горлом, лежащего у книжного шкафа.
— Геннадий Иванович… Геннадий Иванович! — бормотала я. — Але, Гена… Геннадий Иванович!!
К счастью, он довольно быстро проявил признаки жизни. Пошевелился, почему-то чихнул и открыл глаза.
— Что… что это было?
— Быстро уматываем отсюда, Геннадий Иваныч! — пробормотала я. — Неизвестно, чьи это люди были. Если губернатора, то я совсем не исключаю, что приехавшие сюда по тревоге менты прикончат нас на месте.
— Я… никуда не пойду!
— Не дури, Гена, — холодно сказала я. Вероятно, таким же тоном говорил Чебурашка, когда, как поется в песенке, «необыкновенный и самый лучший в мире крокодил» приходил домой в стельку пьяный.
— Кто были… эти люди?
— Запросите паспортное бюро, — ледяным тоном отрезала я. — А вообще, если мы сейчас будем гадать, кто были эти милые джентльмены, вместо того чтобы в темпе рвать когти, то очень скоро узнаем все от них самих. На том свете.
Конечно, я сгущала краски. Быть может, стоило дождаться милиции — а она должна приехать вот-вот, все-таки пошумели мы знатно.
Такой фейерверк устроили — никакому там миллениуму и не снилось.
Особо не церемонясь, я подняла Турунтаева на ноги. Вид он имел самый жалкий: лицо, руки и пиджак в крови, да еще ногу он, оказывается, подвернул при падении.
— Пойдем, — сказала я.
— Куда?
…В самом деле, куда? Решать нужно было как можно скорее, потому что в пробитой голове шумело, периодически к горлу подкатывала мерзкая тошнота, а руки и ноги становились ватными.
К тому же я заметила, что правый рукав моего пиджака буквально набух от крови. И, судя по тому, сколько ее скопилось, это вовсе была не чужая кровь.
Значит, меня все-таки подстрелили. Вероятно, одна из автоматных пуль все-таки достала меня через кресло. Конечно, кресло — это же не бетонный козырек.
В запале борьбы я просто не заметила ранения, как оно часто бывает, когда адреналин хлещет по всему телу.
А крови потеряно, судя по всему, много. Вон как шумит в ушах.
…Куда?
— Может, к Блюменталю? — слабо спросил Геннадий Иванович и потянулся было к столику, на котором обычно стоял телефон, но тут увидел его останки, так ловко разбитые о мою голову.
Как я еще могу стоять на ногах? Это только в голливудских боевиках герои, получив по сто апперкотов, кроссов и хуков, а на десерт — телеграфным столбом по темечку, могут молодецки расхаживать на обеих нижних конечностях и говорить: «Я еще вернусь!» и прочие «Асталависта, беби».
Господи, да как же все просто!
Тут же идти пятьдесят метров!
Мучительно размышляя о том, что произошло и что нам делать после этих стремительных событий, я позабыла о том, что через двор от нас находится моя собственная квартира.
— Пошли!
— Может, сначала позвонить Блюменталю? — еще сопротивлялся Турунтаев.
— Оттуда и позвоним!
— От…куда?
— От меня! — буквально рявкнула я, взмахнув перед носом Геннадия Ивановича дулом «узи». В голове словно пронеслась песчаная буря, увенчавшаяся мощным ударом грома, и я поползла по залитому кровью полу, волоча за собой Геннадия Ивановича, время от времени поглядывая в черный зев выбитого окна, через которое врывались порывы холодного мартовского ветра и остро сияли звезды…
Мало ли что взбредет в голову стрелку, который так неожиданно спас нас с Турунтаевым от неожиданной смерти и само вмешательство которого в происходящее оставалось для меня настолько непонятным, что я не была склонна исключать любое, самое невероятное предположение.
Например, то, что он сидел в доме напротив, отслеживая Турунтаева.
В доме напротив!!!
В этом доме… в этот дом мы сейчас и направляемся.
В дом, где живу я.
Глава 7 Еще один сосед
В подъезде мы не увидели ни души. Вероятно, соседи, вызвавшие милицию, не рисковали высовываться за порог.
И правильно делали.
Как только мы вышли из подъезда, шатаясь и придерживаясь друг за друга, то услышали где-то там, вдали, звук милицейской сирены. «Они еще бы салютовали, чтобы дать знать о своем приближении на место событий», — мелькнула раздраженная мысль.
Во дворе было темно.
Мощный фонарь перед самым подъездом Геннадия Ивановича почему-то не горел, и все было погружено во мрак.
В моем доме горели несколько окон. Но окон квартиры тети Милы я не нашла: вероятно, тетушка уже отправилась спать.
Слабость подобралась ко мне страшная: вероятно, одно наложилось на другое, нервное напряжение плюс физическая встряска, помноженная… нет, возведенная в степень трех травм, которые я упорно не хотела называть ранениями.
Стареете, Евгения Максимовна. Раньше бы перенесла все это куда легче.
А Геннадий Иванович, кажется, вообще спекся. Когда до моего подъезда оставались считанные метры, а к турунтаевскому подъезду уже выруливали два ментовских «уазика», он упал на асфальт и, буквально вцепившись руками в бордюр, пробормотал:
— Все… не могу.
— Так, — не без труда выговорила я, — не надо строить из себя Алексея Мересьева. Чуть-чуть осталось. Ты что, Гена… хочешь, чтобы у тебя рейтинг до нуля упал?
Эти абсурдные слова, как ни странно, заставили его подняться.
Странные это люди — политики. Особенно те, что пытаются выдавить из себя на экспорт коммунистическую ориентацию.
До второго этажа все шло хорошо. Но уже после промежуточной площадки между вторым и третьим этажом, где валялся какой-то занюханный бомж, сильно смахивающий на дядю Петю из двадцать первой квартиры, — после этой площадки меня начало мутить. Рана, казавшаяся достаточно неглубокой, упорно кровоточила. Кровь, время от времени срываясь сгустками с рукава, пятнала ступени лестничных пролетов.