Атипичная пневмония, стр. 60

– Окончательно, значит, хотите разбазарить народное достояние, да? – зловеще улыбаясь, уточнил Поповский.

– Ну почему же, – ответил Виктор, – я думаю, эти люди будут более рачительными хозяевами, чем ваши олигархи-комсомольцы или же красные директора и их отпрыски. Я уж не говорю о таком понятии, как справедливость… И самое главное… России нужна новая столица.

– Такие предложения уже озвучивались, – отправляя в рот раковую шейку и с аппетитом прожевывая ее, сказал Борзенюк, – то Екатеринбург, то… А Хрущев, вообще, вот чудак, в Воронеж хотел…

– Нет, нет, – замотал головой Виктор, – столицу надо начинать строить заново. Ставить палатки в чистом поле, тянуть связь и начинать работать. И параллельно строить новый город. А вельможное чиновничество пусть остается в Москве, иначе из их липких ручек власть не вырвешь. Не мытьем, так катаньем пролезут снова во власть. Пока они будут соображать, что к чему, принять жесткий закон о люстрации. Люди, работавшие в КПСС, ВЛКСМ, КГБ, лишаются права работать в органах исполнительной и судебной власти, а также избираться в законодательную власть любых уровней. Ну и, конечно, в образовании и средствах массовой информации… Пришла пора покончить с этой бандой раз и навсегда…

За столом воцарилась неловкая, гнетущая тишина, даже Борзенюк перестал жевать и застыл с кружкой в руке, забыв поднести ее ко рту или же поставить на стол.

Опершись обеими руками о край стола, Колосов поднялся на ноги.

– И еще… Вы – власть, считаете нас – народ абсолютными идиотами. Но мы не идиоты. Кое-что мы все-таки понимаем… Например то, что показательные, на весь мир, убийства иностранцев устраиваете именно вы. И понимаем, для чего вы это делаете. Для того, чтобы на встречах с лидерами западных демократий иметь возможность заявить: «Вот видите, какой он мерзкий, нехороший, этот русский народ. Какая демократия, какие права человека? Этот народ не созрел ни для того ни для другого. Ксенофобия – исконная черта русского народа. Его надо держать в ежовых рукавицах, не до демократий тут. А иначе к власти придут фашисты… Вот тогда вы с ними повозитесь… Так что, друзья, не критикуйте нас, а всячески поддерживайте. А мы вам за это гарантируем бесперебойные поставки энергоносителей…» Извините, но я должен идти. – И не говоря больше ни слова, он направился к выходу.

Уже закрывая за собой дверь, Виктор услышал слова Поповского, обращенные к Шатунову:

– Странные у тебя друзья, Илья Борисович. Ты, ненароком, революцию спонсировать не собираешься?

Вечером, когда Илья, проводив гостей, вернулся на остров, к нему зашел Виктор.

– Илюш, ты извини меня, дурака, – начал было он с порога, – я ,наверное, тебе подгадил… Сам не знаю, чего завелся…

– Брось, все нормально, – прервал его Шатунов. – Может быть, по форме было несколько резковато, но… Ерунда. Не бери в голову. Он сам хотел узнать, что думают люди…

– Виктор Петрович, Виктор Петрович! – Свирский аккуратно тряс Колосова за плечо.

– А? Что? – словно выныривая из глубокого сна, оторопело глядя на профессора, спросил он.

– Пап, вставай к веслу, вон уже приток, а то нас к другому берегу унесет, – наконец-то дошли до Виктора слова сына.

Через час они пристали к берегу. Водная часть путешествия благополучно завершилась.

Глава 11

Разводить костер решили на берегу. Хотя на реке и было попрохладнее, но ночевать решили на твердой земле. За прошедшие дни вода успела поднадоесть всем. Остатки съестного, собранного им в дорогу Леной, закончились еще утром и, хотя сегодняшнюю рыбалку нельзя было назвать неудачной (у них еще оставалась крупная рыбина, не считая мелочи), Мишка и профессор вызвались сходить на ближайший хутор, домики которого виднелись в километре отсюда. «Может быть, удастся хлеба купить или картошки», – предположил Михаил, отправляясь на разведку.

Бросив плот, расположились в сотне метров от берега, невысокого, но в этом месте обрывистого, среди копешек свежескошенного сена. Это самое сено и стало главным аргументом при выборе места ночевки.

Красный шар заходящего солнца уже оседлал высокий правый берег реки. Костерок весело горел невысоким бездымным пламенем, потрескивая угольками. В котелке лениво булькала уха.

– Папа, смотри, они возвращаются, – громко сказала Вика.

– И с ними идет кто-то еще, – добавила Марина.

Виктор, сидевший на корточках у костра и разравнивающий прутиком угли, поднялся на ноги и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел в сторону хутора. Действительно, фигурок было три. Сделал несколько шагов в сторону, нагнулся, поднял автомат и набросил ремень на плечо.

– На всякий случай, – пояснил он.

– Да, – поддержала его Марина, вытащив из-за пояса пистолет и тщательно осмотрев его, – что-то давно у нас не было никаких приключений.

Идущие приближались, и уже можно было рассмотреть, что они ведут между собой вполне мирную беседу, а в поведении незнакомца нет никаких признаков агрессии. Виктор отложил оружие в сторону.

– С ними, кажется, поп идет, – заметила Вика, – а в руках пусто, значит, ничего не удалось достать.

– Мир вам, – сказал незнакомец, подходя вместе со Свирским и Михаилом к костру.

Ему было явно за семьдесят. Глубокие морщины, загорелая, выдубленная ветром и солнцем кожа, печально опущенные уголки рта, прячущиеся в давно нестриженых усах, бородка клинышком, некогда, видимо, холимая, сейчас отросла и почти потеряла форму, седая грива, забранная сзади в хвостик, застиранная черная ряса, отливающая ржавчиной в лучах заходящего солнца, на груди восьмиконечный деревянный крест, висящий на обычном шнурке.

– Отец Василий, – представился незнакомец и принялся выкладывать на землю из глубоких карманов рясы картошку, помидоры, болгарский перец и даже два здоровенных, как сапог сорок пятого размера, иссиня-черных баклажана.

– Если бы не отец Василий, – начал говорить Анатолий Львович, но тут его перебил Мишка, принявшийся скороговоркой рассказывать о результатах проведенной разведки:

– Ну вот, пришли мы на этот хутор, сунулись в крайний дом. Орали, орали у калитки – никого. Даже собаки нет. Зашли во двор, постучали в дверь, в окно – никого. Пошли в соседний дом. Я уже смело калитку открываю, только шаг сделал, а тут на крыльцо мужик с двустволкой выскакивает. «Убирайтесь! – орет, – сейчас стрелять буду!» Мы – назад. Пошли в дом напротив. Смотрим, а в окне бабка руками на нас машет. Мы опять вышли на улицу. А тут навстречу отец Василий как раз идет. Он нас и просветил. На хуторе-то, оказывается, птичий грипп. Вот они и сидят по своим хатам, ни с кем не общаются.

– Да, да, – подтвердил поп, кивая седой головой, – такое вот печальное событие.

Слушая рассказчика, Виктор с дочерью уже успели почистить и порезать в уху картошку и накрыть импровизированный стол прямо на траве.

– Но в этом году он полегче, чем в прошлые годы, – продолжал отец Василий, – мрет только птица, случаев падежа скотины мне не встречалось. А случай смерти человека – вот первый. Как раз по этому скорбному случаю побывал на этом хуторе. Сегодня отпевал покойника-то. Я уж вторую неделю квартирую в соседней станице. Загостился на одном месте… А вчера девчонка прибегала, просила прийти сегодня… А это мне за работу дали… – Отец Василий повернулся и ткнул пальцем в то место, куда он выкладывал овощи.

– А мешочек с солью у вас есть? – неожиданно спросила Вика.

– Не-ет, – оторопело ответил священник.

– А вы расстрига? – продолжала допрос Вика.

– Почему же расстрига? – переспросил отец Василий, – хотя… можно, наверное, сказать и так, поскольку был у меня приход, я его покинул самовольно и пошел странствовать. Но сана меня никто не лишал, по крайней мере, мне об этом неизвестно. А почему ты об этом спрашиваешь, дочь моя?

– Не обращайте внимания, отец Василий, – ответил за нее Мишка, – это так… литературные аллюзии.

Котелок с дымящейся, вкусно пахнущей ухой был уже снят с огня, а Виктор Петрович извлек откуда-то пластиковые ложки и тарелки.