Сумасшедшая принцесса, стр. 63

Глава 10

Домик паромщика располагался в живописном месте. Здесь бурное течение Роны немного смиряло свой стремительный бег, образуя тихую широкую заводь. На пологом берегу реки, в окружении буйно разросшихся кустов ракиты, стоял маленький беленький домик с резными ставнями и высокой печной трубой, из которой столбом валил дым. Не иначе, на кухонном очаге готовилось щедрое угощение. Азур плотоядно потянул носом:

– Поросенка жарят.

– Пиво пьют, – подхватил Марвин.

– Не нас ли поджидают? – усмехнулась я.

– Нас, нас, – радостно констатировал демон. – Я же обещал тебе сюрприз, Морра.

Возле самого берега покачивался привязанный паром, сколоченный из крепких бревен. Толстые веревки, протянутые на другую сторону реки, обещали быструю и безопасную переправу.

– А может быть, мы лучше поспешим к Белой скале? – предложила я.

Некромант возмущенно мотнул головой:

– Ульрика, встреча назначена на вечер сегодняшнего дня. Я думаю, на это свидание мы успеем, а вот на встречу с аппетитной, поджаренной свининой – можем опоздать.

– Не, без нас не начнут, – успокоил его архидемон и в три прыжка преодолел невысокое крылечко белостенного домика.

Когтистая лапа Азура уже взялась за дверную ручку, как из комнаты раздались вступительные аккорды проигрыша на гитаре, и зазвучала лирическая баллада, исполняемая нежным, девичьим голоском. Мы замерли, прислушиваясь.

Покинув отчую страну
С наемников оравой,
Король уехал на войну —
За честью и за славой.
Оставил он уютный дом
И, затянув подпругу,
Еще оставил (но с трудом)
Прелестную супругу.
Как королева хороша!
Дрожат у мужа руки
И трепыхается душа
От горестной разлуки.
Она заплаканным платком
Вослед войскам махала,
Ему же ревность коготком
Все сердце пропахала.
Но только брачная постель
Осталась без надзора,
Как захудалый менестрель
Покрыл ее позором.
Зачем воюешь ты, король,
Растяпа венценосный?
Для короля ли эта роль —
Растяпа рогоносный?
Зачем, глупцы, чужую честь
Вы захватить хотите?
Своя у вас ведь дома есть…
Ее и берегите…

– Хорошо поет, – похвалил Марвин, привалившийся к дверному косяку и упоенно внимающий сладкозвучному голосу неизвестной певицы.

– Да уж, хорошо, – разгневанно взревел Азур, рывком распахивая дверь. – Только жених отлучился, а эти вертихвостки сразу разговоры про измену завели…

С этими словами сердитый демон ввалился в домик, наступил у порога на дико заоравшую кошку и, потеряв равновесие, с невероятным грохотом свалился на пол, путаясь в половике и собственных крыльях. В ответ из комнаты донесся многоголосый женский смех в сопровождении криков ужаса и звона разбитой посуды. Марвин бросился поднимать барахтающегося на полу Азура, а я аккуратно перешагнула через скомканный половик и вступила в комнату. Картина, представшая моему восхищенному взору, порадовала бы любого ценителя колоритных сюжетов.

В центре помещения возвышался огромный стол, ломившийся от всевозможных яств. Особое внимание привлекал дубовый бочонок с пивом, окруженный уже наполненными кружками, увенчанными шапками ароматной пены, и молочный поросенок на блюде, зажаренный целиком. В зубах поджаристой тушки красовалось наливное яблочко, а под залихватски закрученным хвостиком фривольно торчал кокетливо воткнутый пучок петрушки. На боку упитанного поросенка просматривалась чуть растекшаяся, но все же читаемая майонезная надпись «Совет да любовь!», не оставлявшая никаких сомнений по поводу намечавшейся пирушки. Талант стряпухи вызвал громкое урчание в наших голодных желудках, только вот с петрушкой она, на мой взгляд, немного перестаралась. Сама стряпуха, ладная дебелая женщина, замерла около печи, раскрыв рот, из которого еще рвались остатки истошного визга, и ухватившись руками за румяные щеки. У ног незадачливой бабы валялись черепки разбитого горшка. Глаза хозяйки оставались намертво прикованы к живописной фигуре на чем свет стоит ругающегося Азура, плотно завернутого в цветастый половик. Откуда-то из середины оригинального тючка раздавалось упоенное мурлыканье кошки, видимо, счастливой оказанным ей мужским вниманием.

У стола окаменел плечистый мужик – очевидно, сам паромщик, с белоснежным вышитым полотенцем, перекинутым через руку. Я посвистела и пощелкала пальцами у него перед носом, но глаза хозяина, сведенные к переносице, а также отвисшая челюсть – упорно не желали возвращаться в исходное, природой задуманное положение. Оценив угодливую позу мужика и впечатляющую чистоту полотенца, я пришла к выводу, что он исполнял роль подающего на стол при трех особах, вольно раскинувшихся на лавке, и, похоже, являвшихся главными персонами на этой пирушке.

На хозяйском месте восседала сама знаменитая тетушка Чума, приветствовавшая меня широчайшей улыбкой. Следующая ее милость предназначалась названному жениху:

– Дорогой, почувствовав твое приближение, я попросила сестрицу Оспу исполнить поучительную песню, что, впрочем, не дает тебе повода изменять мне с какой-то приблудной кошкой.

– Ринецея ее забери! – выругался демон, наконец-то выпутываясь из половика и отрывая от себя серую кошку, крепко вцепившуюся когтями в шерсть на его груди. – Дорогая, – он нежно уставился на Чуму, – чую, наша семейная жизнь не захиреет от скуки.

После этого Азур сгреб ближайшую кружку и одним отточенным движением выплеснул ее содержимое в свою клыкастую пасть. Две другие дамы, присутствующие за столом, бурно зааплодировали столь многообещающему началу пышного застолья.

– Милая Морра. – Тетушка ухватила меня за руку и усадила напротив себя. – Давай я познакомлю тебя со своими сестрами, твоими любящими тетками.

Справа от Чумы томно примостилась юная особа с льняными волосами и маленькой гитарой. Судя по всему, она и являлась певицей с нежным голоском, очаровавшей нас балладой об изощренных перипетиях супружеской верности. Лицо девушки оказалось испещрено оспенными язвами в разной степени развития, создавая на редкость отталкивающее зрелище. Один глаз прелестницы сочился дурно пахнущим гноем, а второй – почти наполовину закрывало тусклое, мертвенное бельмо. Внешность сестрицы Оспы в полной мере соответствовала ее устрашающему имени. Я мило улыбнулась сладкоголосой родственнице, подозревая, что Зеркало истинного облика с легкостью покажет мне совершенно иной образ девушки.

– А это сестрица Лепра, – ласково пропела Чума, указывая на женщину, сидевшую по ее левую руку.

Я взглянула и содрогнулась. По части «красоты» Лепра далеко опережала своих «прелестных» родственниц. Ее лицо, худое и непропорциональное – впрочем, как и все тело, – представляли собой сплошной набор глубоких каверн, выеденных проказой до такой степени, что на их дне отчетливо просматривались кости и связки. Но самым потрясающим явлением стало то, что разлагающаяся плоть находилась в непрерывном движении. Раны открывались, зарастали и вновь прорезались в другом месте, образуя непрерывный, завораживающий в своем безобразии процесс. Красотка Лепра счастливо похихикивала, наслаждаясь произведенным эффектом.