Послезавтра, стр. 102

Осборн обогнул квартал и припарковался возле белого «альфа-ромео» на углу. Расстегнув пиджак, Маквей достал револьвер и проверил обойму.

– Не люблю, когда меня обманывают, – проворчал он.

В отеле Маквей ничего не сказал Осборну по поводу его побега и встречи с фон Хольденом. Сейчас он позволил себе единственный намек, чтобы напомнить Осборну, кто отвечает за операцию.

– Убили моего отца, а не вашего, – строптиво произнес Осборн, глядя на него в упор. Ни извинений, ни обещаний на будущее. Он злился на Маквея, считая, что его использовали, как приманку, чтобы взять Веру, и еще больше за то, как обращались с ней полицейские. Встреча с Верой – ее голос, прикосновения – все это убедило Осборна в ее полной невиновности, отмело все подозрения в ее причастности к преступной группе. Теперь самым нестерпимым для него было положение Веры: Шолл и Маквей были в равной мере виноваты в том, что такие подозрения вообще могли возникнуть.

– Ночь, вполне вероятно, будет очень долгой, доктор, с массой непредсказуемых событий.

Спрятав револьвер в кобуру, Маквей подхватил с сиденья рацию и включил ее.

– Реммер?

– Я здесь, Маквей.

Голос Реммера прозвучал очень резко и громко.

– Все на связи?

– Да.

– Предупреди ребят, что мы пока не знаем, чего ждать, так что пусть будут поосторожнее.

Они услышали, как Реммер говорит по-немецки с полицейскими. Маквей с громким щелчком открыл бардачок и достал маленький пистолет, который был у Осборна во время его злополучной прогулки по Тиргартену. Маквей протянул ему пистолет.

– Выключите фары и заприте двери.

Бросив на него выразительный взгляд, Маквей вылез из машины. Внутрь ворвался клуб холодного воздуха, и дверца захлопнулась. Маквей ушел. В зеркальце заднего вида Осборн увидел, как он дошел до угла и расстегнул пиджак. Потом зашел за угол – и исчез из виду. Улица опустела.

* * *

С другой стороны к отелю «Борггреве» примыкала узкая улочка. В дальнем ее конце начинался большой квартал многоквартирных домов. Вести наблюдение оттуда было поручено инспекторам Келлерманну и Зайденбергу. Келлерманн стоял в тени контейнера для мусора и смотрел в бинокль на второе слева окно четвертого этажа. Он видел, что в комнате горит лампа, и это было все, о чем он мог сказать точно.

В наушниках прозвучал голос Литтбарского:

– Келлерманн, мы входим внутрь. Что-нибудь заметил?

– Ничего.

Келлерманн тихо отвечал в микрофон, прикрепленный к лацкану пиджака. Он взглянул на крупную фигуру Зайденберга около большого дуба дальше по улочке. Тот вел наблюдение за дверью черного хода отеля.

– У меня тоже ничего, – отозвался он.

Салеттл остановился в дверях большой спальни на втором этаже дома по Гаупт-штрассе, наблюдая за Эриком и Эдвардом, игриво помогающими друг другу завязать галстуки. Не будь они братьями-близнецами, подумал он, была бы образцовая гомосексуальная пара.

– Как самочувствие? – спросил он.

– Отличное, – отозвался Эрик, быстро к нему повернувшись.

– У меня тоже, – сказал Эдвард.

Салеттл на минуту задержался, потом вышел.

Спустившись по лестнице, он пересек коридор с резными дубовыми панелями и вошел в уютный кабинет с такой же отделкой. Шолл, в официальном костюме с белым галстуком, очень представительный, стоял перед камином с рюмкой коньяка в руке. Юта Баур в одном из своих знаменитых черных платьев устроилась в кресле позади него и курила турецкую сигарету с длинным мундштуком.

– Фон Хольден у Либаргера, – сказал Салеттл.

– Знаю, – ответил Шолл.

– Очень неудачно, что полицейский вздумал привлечь кардинала…

– Вам не следует волноваться ни о чем, кроме Эрика с Эдвардом и мистера Либаргера, – отрезал Шолл с ледяной улыбкой. – Эта ночь наша, дорогой доктор. Это ночь для всех нас, – внезапно он обернулся к ним, – не только ныне живущих, но и тех, кто уже мертв, но мужественно, самоотверженно и мудро подготовил начало. Эта ночь и для них. Для них мы познаём будущее, подходим к нему все ближе. – Глаза Шолла остановились на Салеттле. – И никто и ничто, дорогой доктор, – тихо закончил он, – не отберет у нас эту ночь.

Глава 114

– Я хотел бы получить ключ от комнаты четыреста двенадцать, – сказал по-немецки Реммер женщине с тускло-серыми волосами, сидевшей за конторкой. У нее были очки с толстыми стеклами, на плечи накинута коричневатая шаль.

– Этот номер занят, – изумленным тоном ответила она, потом покосилась на Маквея, стоявшего позади Реммера, слева от лифта.

– Ваша фамилия?

– С чего это я буду вам отвечать? Кто вы? Какое вы имеете право?

– Мы из полиции. – И Реммер показал удостоверение сотрудника берлинской полиции.

– Меня зовут Анна Шубарт, – быстро ответила женщина. – Что вы хотите?

Маквей и Нобл остановились посередине вестибюля, на полпути между парадным входом и лестничной площадкой, застеленной вытертым ковром цвета бургундского вина. Тесный вестибюль был выкрашен в горчичный цвет. У конторки стояла бархатная кушетка, два вытертых и непарных стула были придвинуты к камину, в котором тлел огонь. На одном из стульев дремал старик, опустив на колени развернутую газету.

– Лестница из вестибюля ведет на последний этаж?

– Да.

– Кроме лестницы и лифта, других путей наверх нет?

– Нет.

– Пожилой господин у камина – постоялец?

– Мой отец. Что происходит?..

– Вы живете в этом здании?

Анна Шубарт кивком указала на закрытую дверь у себя за спиной.

– Будите отца и уходите оба к себе. Я скажу, когда можно будет вернуться.

Лицо женщины побагровело, похоже было, что она пошлет Реммера к черту, но тут открылась дверь и вошли Литтбарский и Хольт. Литтбарский держал ружье. На плече у Хольта висел «узи».

Оскорбленное достоинство Анны Шубарт было удовлетворено. Потянувшись к настенному шкафчику, она достала ключ от 412-й комнаты и подала его Реммеру. Потом быстро подошла к старику и разбудила его.

– Komm, Vater, [38] – сказала она.

Она помогла старику встать и повела его, удивленно моргающего и оглядывающегося, к двери за конторкой. Бросив короткий злой взгляд на полицейских, она закрыла за собой дверь.

– Скажи Хольту, чтобы оставался здесь, – сказал Реммеру Маквей. – Вы с Литтбарским подниметесь по лестнице. Мы, старики, поедем лифтом. Встречаемся наверху.

Подойдя к лифту, Маквей нажал на кнопку вызова. Двери раздвинулись сразу же, и они с Ноблом вошли внутрь. Лифт тронулся, а Реммер и Литтбарский начали подниматься по лестнице.

Келлерманну, дежурившему снаружи, показалось, что свет горит в еще одной комнате, соседней с номером Каду, но утверждать наверняка он не стал бы. Что бы там ни было, это не повод поднимать тревогу, подумал он.

Лифт со скрежетом остановился на четвертом этаже, двери раздвинулись. Тридцать восемь секунд, отметил Маквей. Тускло освещенный коридор был пуст. Заблокировав лифт, Маквей вышел из кабины. За ним с матово-черным «магнумом» 44-го калибра последовал Нобл.

Они прошли футов двадцать, как вдруг Маквей насторожился и кивнул Ноблу на дверь напротив.

Комната 412.

Внезапно по потолку в дальнем конце коридора метнулась тень, и они прижались к стене. Из-за угла выскочил Реммер с револьвером в руке, за ним спешил Литтбарский. Маквей показал на дверь 412-го, и четверо мужчин заняли позиции по разные стороны двери: Маквей и Нобл – слева, Реммер и Литтбарский – справа.

Маквей подтолкнул Литтбарского к центру, чтобы тот при необходимости мог открыть огонь по двери.

Перебросив револьвер в левую руку, Маквей стал сбоку от двери, сунул ключ в замок и повернул.

Щелк…

Дверь открыта, они прислушались.

Тишина.

Литтбарский нацелил ружье в центр двери. Струйка пота бежала по щеке Реммера, прижавшегося к стене около двери. Нобл, держа перед собой «магнум» двумя руками, как принято у морских пехотинцев, застыл наготове в футе от Маквея.

вернуться

38

Идем, отец (нем.).