Столпы Земли, стр. 272

– Как тебе служится у Генриха? – спросил Филип, подстегиваемый любопытством узнать что-нибудь из личной жизни монаршей особы.

– Лучше, чем у Мод, – ответил Франциск. – Конечно, она была поумнее, но уж больно скользкая. Генрих – человек открытый. Всегда видно, что у него на уме.

Они сидели в здании монастыря в Байе, где остановился Филип. По соседству разместились придворные короля. Франциск вот уже двадцать лет служил при дворе. Сейчас он возглавлял королевскую канцелярию, через него проходили все государственные бумаги. Человек, занимающий такой пост, обладал большим влиянием.

– Открытый, говоришь? Генрих? А вот архиепископ Томас так не считает.

– Еще одно неверное суждение Томаса, – мрачно сказал Франциск.

Филипу показалось, что брату не следовало бы быть таким высокомерным по отношению к архиепископу.

– Томас – великий человек, – сказал он.

– Он явно метит на королевский трон, – отрезал Франциск.

– А Генрих, похоже, подумывает о том, как бы занять место архиепископа, – подхватил Филип мысль брата.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Если уж мы с Франциском зашли в тупик, то ничего удивительного в том, что Генрих и Томас так сцепились между собой, подумал Филип. Но тут же улыбнулся и сказал:

– Ну ладно, не будем ссориться из-за этого.

Франциск немного смягчился:

– Конечно не будем. Запомни, их ссора не дает мне покоя уже шесть лет. Все ведь происходит на моих глазах. Тебе легче, ты – сторонний наблюдатель.

– Но почему Генрих не хочет принять условий мирного договора, предложенного Папой?

– Он-то хочет. Мы и так уже почти примирились. Но Томас хочет большего. Он настаивает на мирном поцелуе.

– Если король искренен в своем стремлении к миру, ему следует сделать этот жест в знак своего ручательства.

Голос Франциска зазвучал тверже:

– Договором это не предусмотрено!

– И все же, почему ему не пойти на это? – настаивал Филип.

Франциск глубоко вздохнул:

– Он был бы не против. Но однажды он уже поклялся на людях никогда не целовать Томаса в знак примирения.

– Многим королям приходилось нарушать данные клятвы, – не унимался Филип.

– Слабые, безвольные люди. Генрих никогда не отступит от своего слова. Этим он и отличается от несчастного короля Стефана.

– Тогда действительно Церкви не стоит пытаться убедить его сделать этот шаг, – неохотно уступил приор.

– А почему Томас так настаивает на мирном поцелуе? – раздраженно спросил Франциск.

– Потому что он не доверяет Генриху. Что стоит королю отречься от мирного договора? И что тогда делать Томасу? Снова отправляться в изгнание? Его сторонники до последнего времени проявляли твердость и решительность, но они устали. Архиепископ не сможет начать все сначала. И поэтому прежде, чем дать свое согласие, он хочет иметь твердые гарантии.

Франциск с грустью покачал головой.

– А вот Генриха удерживает чувство гордости, – сказал он. – Я знаю, что король не помышляет о том, чтобы перехитрить архиепископа. Но и заставить его уступить – невозможно. Он ненавидит, когда его принуждают к чему-либо.

– Думаю, что и Томас такой же, – сказал Филип. – Он поставил этот жест условием и уже не отступит. – Приор устало покачал головой. Он надеялся, что брат предложит какой-то выход, чтобы сблизить двух этих людей, но задача, судя по всему, была невыполнимой.

– Самое забавное в этой ситуации то, что Генрих с удовольствием поцелует Томаса, но послетого, как состоится примирение, – сказал Франциск. – Он не хочет только, чтобы это выдвигалось как предварительное условие.

– Он так и сказал?

– Да.

– Но это же меняет все! – воскликнул Филип. – Повтори в точности его слова.

– Король сказал: «Я поцелую его в губы, поцелую его ноги и выслушаю его обедню – но после того, как он вернется». Я сам слышал это.

– Я непременно извещу Томаса.

– Ты думаешь, он примет такие условия? – с жаром произнес Франциск.

– Не знаю. – Филип с трудом осмеливался питать какие-то надежды. – Казалось бы, такая пустяковая уступка. Он ведь получит этот поцелуй – только чуть позже.

– Да и Генриху подобный жест ничего не будет стоить. – Франциск явно воодушевился. – Он отдаст этот поцелуй, но по своей воле, а не по принуждению. Боже, неужели получится?

– Примирение может состояться в Кентербери. О мирном договоре можно объявить заранее, чтобы ни один из них не вздумал пойти на попятную в последний момент. Томас отслужит обедню, а Генрих поцелует его прямо там, в соборе. – А уж после этого, подумал Филип, архиепископ сможет сорвать замыслы Уолерана.

– Я немедленно поставлю в известность короля, – сказал Франциск.

– А я извещу Томаса.

Зазвонил монастырский колокол. Братья дружно встали.

– Будь понастойчивее, – сказал Филип. – Если все получится, Томас сможет вернуться в Кентербери, а если это произойдет – Уолерану конец.

Они встретились на живописном лугу на берегу реки по границе Нормандии с Французским королевством, неподалеку от городов Фретеваль и Вьеви-ле-Рэ. Король Генрих уже ждал со своей свитой, а Томас прибыл вслед за ним в сопровождении архиепископа Уильяма Сенского. Филип, который тоже был вместе с Томасом, еще издалека заметил своего брата рядом с королем.

До этого король и архиепископ достигли соглашения – хотя пока только устно.

Они приняли решение, по которому мирный поцелуй последует во время примирительной обедни сразу по возвращении Бекета в Англию. Но окончательная договоренность произошла во время личной встречи.

Томас выехал на середину луга, оставив позади своих людей, то же сделал и Генрих. Сопровождавшие, затаив дыхание, следили за двумя самыми влиятельными лицами в стране.

Разговор их, казалось, продолжался бесконечно. Никто не слышал, о чем они говорили, хотя многие догадывались. Речь шла о многочисленных обидах, которые Генрих нанес Церкви, о неповиновении Томасу, проявленном некоторыми англиканскими епископами, о противоречивости церковных уложении, о вынужденном изгнании архиепископа, о роли Папы... Поначалу Филип очень опасался, что они жестоко разругаются и расстанутся злейшими врагами. Однажды они уже были близки к согласию, уже встречались вот так же – один на один, – но какая-то искра недоверия промелькнула между ними, возможно, кто-то произнес одно неосторожное слово, задевшее самолюбие другого, и оба наговорили резкостей, обвинив затем друг друга в неуступчивости. Но сейчас, чем дольше они разговаривали, тем больше крепла надежда в душе Филипа. Он чувствовал, что, если бы кто-то из двоих готов был сорваться, это случилось бы гораздо раньше.

Жаркий летний день сменился вечерней прохладой, густые вязы бросали через реку длинные тени. Напряжение становилось невыносимым.

Вдруг все почувствовали: что-то произошло. Томас сделал движение.

Неужели он собрался уезжать? Нет. Он просто слезал с лошади. Что бы это значило? Филип, чуть дыша, следил за ним, не отрывая глаз. Томас спешился, подошел к Генриху и опустился на колени возле его ног.

Король тоже спрыгнул на землю и обнял его.

Свита с обеих сторон возбужденно и радостно зашумела, в воздух полетели головные уборы.

Филип почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Спор был улажен, разум и добрая воля восторжествовали. Так оно и должно быть всегда.

Возможно, этой клятвой было освящено будущее.

II

Наступил день Рождества. Король с утра пребывал в ярости.

Уильям Хамлей испугался не на шутку. Он знал в своей жизни только одного человека с таким крутым нравом – свою мать. Оба были страшными деспотами. Генрих и так имел вид довольно устрашающий – широкоплечий, с мощной грудью, большой головой, а уж когда злился, то серо-голубые глаза его, ко всему прочему, наливались кровью, веснушчатое лицо вспыхивало краской, а обычная неугомонность становилась похожей на разъяренное метание медведя в клетке.