Весь в папу!, стр. 14
Я засунула стрелу в сумочку. Ее конец предательски торчал из нее.
Но я не могла оставить добрую освободительницу валяться на земле.
— Эй! — попыталась я позвать ее владельца. Ответом было молчание.
Я посмотрела в сторону, откуда она прилетела. Никого…
Что ж. Я пожала плечами. Раз мой освободитель предпочитает оставаться инкогнито — его дело.
У меня осталось напоминание о нем в виде этой стрелы. Похоже, она станет мне дорога. Нечасто случается стать героиней такого романтического приключения.
Поэтому я смирилась с испуганным вниманием троллейбусных пассажиров, разглядывающих странный предмет, торчащий из моей сумки.
Не могла же я объяснять каждому, что она просто вовремя прилетела неизвестно откуда, спасая детектива Иванову от уличных пьяных хулиганов!
Ночью мне снились кошмары. Началось все с того, что я шла по Тарасову, но только Тарасов был странным, потерявшим обычную солнечную приветливость. Был он смурной, как с похмелья, и окутанный лондонским смогом, да еще таким, что в двух шагах не увидать было соседа.
Я шла, намереваясь купить подсолнечного масла, за которым стояла огромная очередь очень упитанных людей, и все они были с большими канистрами.
Подойдя, я вежливо осведомилась у тетки необъятных размеров, стоящей последней со сложенными на животе руками, кто крайний.
Она развернулась, смерила меня с ног до головы недобрым взглядом и воскликнула:
— Да вы крайняя!
И почему-то я заплакала. Я очень не хотела быть крайней.
— Нет! — закричала я, размазывая по лицу слезы. — Я не крайняя!
Очередь с канистрами развернулась в мою сторону и начала разглядывать меня с осуждением.
— Вы только посмотрите на нее, — всплеснула руками толстуха. — Она не хочет быть крайней!
Народ в очереди зашушукался: «Наглая какая… Крайними все хотят быть, а она… Фря какая выискалась…»
От этакого незаслуженного обвинения я была готова умереть на месте. Я сразу представила себя неведомой фрей, и от этого мне стало совсем плохо. Я вдруг увидела, что бочка с маслом живая и мне улыбается, приветливо машет при этом ручкой. Присмотревшись, я поняла, что это вовсе не бочка, а Алексанов, наполненный подсолнечным маслом.
В лысине у него была дырочка, а из дырочки торчал краник. И из этого краника вытекало подсолнечное масло.
Я развернулась и побежала. Добежав до дома, я заперлась на все замки. Потушила везде свет и забралась с головой под одеяло. И правильно сделала — потому что через минуту в мою дверь начали звонить. Я поняла, что это мои преследователи из очереди, и решила, что дверь открывать не стоит. Однако звонки продолжались…
Я проснулась. За окном властвовала темнота. На часах было четыре утра.
Я вспомнила, что мне снился кошмар, и проснулась я от настойчивых звонков в дверь.
Я эти дурацкие звонки ночью ненавижу. Есть в них нечто подлое, и запах у них неприятный. Зловещий…
Прислушавшись, я с облегчением вздохнула. Впрочем, для полной уверенности я все-таки подошла к двери и посмотрела в «глазок». Там никого не было. Пустота лестничной площадки меня обрадовала.
Я спокойно легла снова. Закрыла глаза.
В это время зазвонил телефон.
Я подскочила. Так. Значит, звонки все же имели место. Ладно. Телефон все-таки лучше, чем ночные визитеры.
Я взяла трубку.
— Алло?
На другом конце молчали.
— Алло, — повторила я.
— Здравствуй, Эмми, — услышала я чей-то глухой прерывистый голос. — Эмми?
— Вы не туда попали, — вздохнула я и повесила трубку. Никаких Эмми тут нет. Одни Тани.
Тани, которые не хотят быть в этой жизни крайними…
Я опять легла и погрузилась в темноту без снов. И слава богу. От снов я немножко устала.
Глава 7
Утро началось для меня радостным трезвоном телефона. Телефон надрывался так, что я почувствовала острое желание задушить его подушкой.
С трудом подавив в себе зверское начало, я встала и сняла трубку.
— Алло? — пробормотала я полусонно, вдевая руки в рукава махрового халата.
— Танечка, доброе утро, — услышала я раскатистый властный голос Алексанова. — Наверное, я вас разбудил?
Я посмотрела на часы. Стрелки застряли между половиной девятого и девятью. Интересно, считается ли это время для Виктора Степановича поздним для сна?
Впрочем, я эти мысли прогнала и сообщила по возможности бодро, что я уже давно встала и нахожусь в ратных подвигах трудовых будней.
— Как ваши дела? — поинтересовался он.
— Нормально, — ответила я, — к вечеру сообщу вам точные координаты шантажистов…
— Нам непременно нужно встретиться раньше, — решительно произнес мой неугомонный клиент.
— Что-нибудь случилось? — спросила я. Тон Алексанова меня напугал. Кажется, с ним произошло нечто экстраординарное. Мне показалось, что он напуган куда более вчерашнего.
— Да, — ответил Виктор Степанович.
Я вздохнула. Мы договорились встретиться через полчаса, а это значило, что у меня хватит времени только на чистку зубов и натягивание джинсов и джемпера.
С тоской посмотрев в сторону чайника, я была вынуждена ограничиться мысленным завтраком и в некоторой грусти по этому поводу вылетела на улицу, где меня поджидала машина, любезно присланная за мной господином Алексановым.
Катя проснулась поздно. Она с удивлением обнаружила, что Сашка явно уже куда-то ходил. Он сидел в кресле со значительным видом, погрузившись в чтение газеты.
Катя вздохнула. Когда он напускал на себя важный вид, это значило — он совершил очередную глупость.
Вставать не хотелось совершенно. Она зажмурилась и улыбнулась, вспоминая вчерашний день.
Перед ней стоял загадочный Робин с его непостижимой улыбкой.
Но явь вторгалась в ее мир жестоко и непреклонно. Перед чуть прищуренными глазами возникла Сашкина физиономия.
— Проснулась? — спросил он нежно. Катьке стало нестерпимо стыдно. Сашка ее любил. Просто он немножко бестолковый и мечтает стать Рокфеллером. Но ей повезло.
Повезло… Она была счастлива. Ей повезло ВЧЕРА. Перед глазами опять появился этот немножко странный юноша.
Она почувствовала прикосновение к щеке теплых Сашкиных губ. Открыла глаза и улыбнулась ему. При этом Катя ощущала себя предательницей.
Сашка смотрел на нее не так, как обычно. В его глазах появилась серьезность и почти неуловимая грусть.
Как будто он почувствовал, что теряет ее.
— Да… — протянула она, сладко потягиваясь.
— Хорошо, — сказал Сашка очень серьезно, — потому что мне нужно уйти. Я вернусь через час.
Катька все поняла. Она подскочила на кровати. Рубашка сползла с худенького плеча.
— Саш, давай на все плюнем, а?
В ее глазах стояла мольба. «Если он сейчас откажется, — решила она про себя, — я забуду про Робина. Я про все забуду. Если он откажется от своих дурацких планов».
Он усмехнулся. «Женщины, женщины… Какие же вы трусихи», — подумал он. Поцеловал ее и вышел.
Катька осталась одна. В душе бушевали гнев и обида. Она сидела в кровати, подперев подбородок кулачком, а по ее щекам катились слезы.
Мое путешествие проходило в томительном молчании. Шофер Виктора Степановича явно не относился к разряду болтунов. На все мои попытки пообщаться он отвечал неизменно вежливой улыбкой, но рта при этом принципиально не открывал.
После нескольких моих поползновений я поняла, что все тщетно, и замолчала. Шофер мое молчание воспринял с явным облегчением.
Я смотрела по сторонам.
Мы проезжали по Центральной, мимо домов-многоэтажек, и наконец свернули на набережную, проехав по которой, остановились возле огромного особняка с железными воротами.
Именно там обитал господин Алексанов.
Мне открыли дверь, и я вошла, почувствовав себя на приеме у крестного отца мафии.
Мой «дон Вито» ожидал меня в кабинете, обстановка которого явно диссонировала со скромным кабинетом в офисе.