Солдатская награда, стр. 55
Она посмотрела на Эмми: бесстрастная, как само провидение, та помогала Дональду ловко и незаметно, словно обволакивая его своей заботой, но не дотрагиваясь до него. «Во всяком случае спрошу ее», – подумала миссис Пауэрс, допивая чай.
Наступал вечер. И, памятуя о вчерашнем ночном дожде, древесные лягушки принялись снова нанизывать бусинки монотонных текучих звуков; травинки и листья, потеряв зримый облик, стали обликом звука, тихим дыханием земли, почвы, отходящей ко сну; растения, что высились днем стрелами цветов, стали к ночи стрелами запахов: серебряное дерево за углом дома приглушило свой нестихающий, нелетучий восторг. И уже на дорожках жабы, шлепая животами по прогретому бетону, впивали всем телом дневное тепло.
Внезапно ректор очнулся от раздумья:
– Эх, опять мы делаем из мыши слона. Уверен, что ее родители не станут так упорно отказывать ей в своем согласии, раз она хочет выйти замуж за Дональда. Почему бы им возражать против того, что их дочь выйдет за него? Вы что-нибудь…
– Тсс! – сказала миссис Пауэрс. Старик удивленно посмотрел на нее, но увидав, что она предупреждающе взглянула на погруженного в забытье Дональда, все понял. А она, увидав испуганные, расширенные глаза Эмми, встала из-за стола. – Вы уже кончили? – спросила она ректора. – Тогда, может быть, пойдем в кабинет?
Дональд сидел тихо, спокойно что-то дожевывал. Трудно было сказать – слышал он или нет. Проходя мимо Эмми, она наклонилась и шепнула:
– Мне надо с тобой поговорить. Не говори ничего Дональду.
Ректор прошел вперед, ощупью зажег свет в кабинете.
– Будьте осторожнее, когда говорите при нем. Надо решить, как ему сказать.
– Да, – виновато согласился он, – я так глубоко задумался.
– Знаю, знаю. Но, по-моему, не надо ничего говорить ему, пока он сам не спросит.
– Нет, до этого не дойдет. Она любит Дональда: она не позволит родителям помешать их браку. Вообще я никогда не поощрял, чтобы молодую особу уговаривали выйти замуж против воли родителей, но в данном случае… Ведь вы не думаете, что я непоследователен, что я тут пристрастен, потому что дело касается моего сына?
– Нет, нет, что вы! Конечно, нет!
– Да, несомненно! – Что еще она могла сказать?
Гиллиген и Мэгон ушли, и Эмми убирала со стола, когда она вернулась. Эмми сразу бросилась к ней.
– Она от него отказывается, что ли? О чем это говорил дядя Джо?
– Ее родителям это не по душе. Вот и все. И она не отказывается. Но, по-моему, надо бы это прекратить, Эмми. Она столько раз меняла свое решение, что теперь никто не знает, как она поступит.
Эмми отвернулась и, опустив голову, стала что-то соскребать с тарелки. Миссис Пауэрс смотрела, как деловито снуют ее руки под тихое звяканье посуды и серебра.
– А ты как думаешь, Эмми?
– Не знаю, – хмуро оказала Эмми. – Она не моего поля ягода. Ничего я в этом не понимаю.
Миссис Пауэрс подошла к столу.
– Эмми, – сказала она. Но та не подняла головы, ничего не ответила. Она ласково взяла девушку за плечо– – Ты бы вышла за него замуж, Эмми?
Эмми выпрямилась, вспыхнула, стиснув в руках тарелку и нож.
– Я? Чтоб я за него вышла? Подобрать чужие объедки? – («Дональд,
Дональд…») – И главное – чьи? Ее! А она за всеми мальчишками в городе бегала, расфуфыренная, в шелковых платьях!
Миссис Пауэрс пошла к двери, и Эмми принялась свирепо счищать еду с тарелок. Тарелка перед ней помутнела, она мигнула, и что-то капнуло ей на руку.
– Нет, не видать ей, как я плачу! – с сердцем шепнула она и еще ниже наклонила голову, выжидая, что миссис Пауэрс опять спросит ее. («Дональд, Дональд…») С детства приходить весной в школу в грубом платье, в толстых башмаках, а у других девочек шелка, мягкие туфельки. Быть такой некрасивой, когда другие девочки такие хорошенькие…
Идти домой, где ждет работа, а другие девочки разъезжают в машинах или едят мороженое, болтают с мальчиками, танцуют с ними, а на нее мальчики и внимания не обращают; и вдруг он тут, идет рядом с ней, такой быстрый, спокойный, так неожиданно – и уже ей все равно, шелка на ней или нет.
А когда они вдвоем плавали, или рыбачили, или бродили по лесу, она и вовсе забывала, что она некрасивая. Потому что он-то был красивый, весь смуглый, быстрый, спокойный… От него и она становилась красивой…
И когда он сказал: «Иди ко мне, Эмми», – она пошла к нему, и под ней – мокрая трава, вся в росе, а над ней – его лицо, и все небо – короной над ним, и месяц струится по ним, как вода, только не мокрая, только ее не чувствуешь…
«Выйти за него замуж? Да, да!» Пусть он больной – она его вылечит.
Пусть этот Дональд позабыл ее – она-то его не забыла: она все помнит за двоих. «Да! Да!» – беззвучно крикнула она, складывая тарелки, ожидая, что миссис Пауэрс еще раз спросит ее. Покрасневшие руки работали вслепую, слезы так и капали на пальцы. «Да! Да!» Она старалась думать так громко, чтобы та услыхала ее мысли.
– Нет, не видать ей, что я плачу, – шепнула она, а миссис Пауэрс стояла в дверях и все так же молча смотрела на ее согнутую спину.
Эмми медленно собрала посуду – дальше ждать было нечего. Отвернувшись, она медленно понесла посуду в буфетную, выжидая, чтобы миссис Пауэрс снова заговорила. Но та ничего не сказала, и Эмми вышла из столовой, из гордости пряча слезы от чужой женщины.
11
В кабинете было темно, но, проходя мимо, миссис Пауэрс видела голову старика, смутным силуэтом на фоне сгустившейся за окном тьмы. Медленно она вышла на веранду. И прислонившись в темноте к колонне, за пучком света, падавшим из дверей, высокая, спокойная, она слушала приглушенный шорох ночных существ, медленный говор прохожих, невидимо проходивших по невидимой улице, смотрела, как быстро проносятся двойные зрачки автомобилей, похожие на беспокойных светляков. Одна из машин, притормозив, остановилась на углу, и через минуту темная фигурка торопливо, но настороженно пробежала по светлеющему гравию дорожки. Вдруг она остановилась на полпути, тихонько взвизгнула и снова побежала к ступенькам веранды и остановилась – миссис Пауэрс вышла из-за колонны.
– Ах! – вскрикнула мисс Сесили Сондерс, вздрогнув. Ее тонкая рука вспорхнула к темному платью. – Миссис Пауэрс!
– Да. Входите, пожалуйста!
Грациозными, нервными шажками Сесили взбежала по ступенькам.
– Т-там лягушка! – объяснила она, задыхаясь. – Я чуть не наступила…
Уфф! – Она вздрогнула, тоненькая, как пригашенный язычок пламени под темным покровом платья. – А дядя Джо дома? Можно мне… – Ее голос настороженно замер.
– Он у себя в кабинете, – ответила миссис Пауэрс.
«Что с ней случилось?» – подумала она.
Сесили стояла так, что свет из холла падал прямо на нее. В ее лице была какая-то неуловимая отчаянная тревога, безнадежная бравада, и она долгим взглядом искала чего-то в затененном лице другой женщины. Потом внезапно нервно пробормотала: «Спасибо! Спасибо!» – и быстро бросилась в дом. Миссис Пауэрс поглядела ей вслед и, войдя за ней, увидала ее темное платье. «Да она уезжает!» – с уверенностью сказала себе миссис Пауэрс.
– Дядя Джо? – окликнула она, касаясь обеими руками дверной рамы.
Кресло ректора скрипнуло.
– А? – спросил он, и девушка метнулась к нему, как летучая мышь, темная в темноте, и, упав к его ногам, обняла его колени. Он пытался поднять ее, но она только крепче прижалась к нему, пряча голову в его коленях.
– Дядя Джо, простите меня, простите!
– Да, да, я знал, что ты к нам вернешься, я говорил им…
– Нет, нет, я… я… Вы всегда были так добры ко мне, я не могла так просто… – Она судорожно прижалась к нему.
– Что с тобой, Сесили? Ну, ну, не надо плакать. Скажи, что с тобой? Что случилась? – И с горьким предчувствием он приподнял ее лицо, стараясь разглядеть его. Но оно так и осталось чем-то теплым и смутным в его руках.
– Нет, сначала скажите, что прощаете меня, дядя Джо, милый. Скажите же, скажите! Если вы меня не простите, я не знаю, что со мной будет!