Солдатская награда, стр. 24

– Ну, знаете ли, мэм, не слишком ли многого вы требуете? Могу ли я рисковать счастьем своей дочери ради такой смутной надежды?

– Вы меня не поняли. Я не прошу вас настаивать на их обручении. Но почему бы Сесили – мисс Сондерс – не видеться с ним как можно чаще, быть с ним поласковей, если надо, пока он не станет узнавать ее, не сделает над собой усилие? Подумайте, мистер Сондерс. А если бы речь шла о вашем сыне? Разве это была бы слишком большая просьба к вашему другу?

Он снова посмотрел на нее, пристально, с одобрением.

– У вас хорошая голова на плечах, мой юный друг. Значит, мне надо только уговорить ее приходить к нему, видеться с ним. Так, что ли?

– Нет, вам надо сделать больше: вы должны настоять, чтобы она с ним виделась, обращалась с ним, как раньше. – Она схватила его за руку. – Не позволяйте вашей жене отговаривать ее. Ни за что не позволяйте! Помните: он мог бы быть вашим сыном.

– А почему вы думаете, что жена будет возражать? – удивленно спросил он.

Она усмехнулась.

– Не забывайте, что я тоже как-никак женщина, – сказала она. Лицо у нее стало серьезным, непоколебимым. – Вы не должны допустить до этого, слышите?

– Ее глаза настаивали. – Обещаете?

– Да, – согласился он. Он взял протянутую руку, почувствовал простое, крепкое рукопожатие.

– Помните: вы обещали! – сказала она.

Крупные теплые капли дождя уже тяжело срывались с пухлого, скучного неба. Она быстро простилась и побежала по лужайке к дому, спасаясь от нападения серых эскадронов дождя. Длинные ноги несли ее вверх по ступенькам, на веранду, и дождь, как обманутый преследователь, понесся по лужайке, словно отряд кавалерии с серебряными пиками.

5

Мистер Сондерс с беспокойством посмотрел на разверзшееся небо, вышел из калитки и столкнулся с сынишкой, бежавшим из школы.

– Ты видел его шрам, папка? Видел шрам?! – сразу закричал мальчик.

Он посмотрел на это неугомонное существо – свою миниатюрную копию – и вдруг, опустившись на колени, обнял сына, крепко прижав его к себе.

– Значит, видел шрам, – укоризненно сказал Роберт Сондерс-младший, пытаясь высвободиться из рук отца, а струи дождя плясали по ним, прорываясь сквозь ветви деревьев.

6

Глаза у Эмми были плоские и черные, как у игрушечного зверька, волосы неопределенного цвета, выгоревшие на солнце, стояли копной. И в лице Эмми было что-то дикое: сразу было видно, что она перегоняла своих братьев и в беге, и в драке, и в лазанье по деревьям, и легко было себе представить, что она выросла на мусорной куче, как маленькое, но крепкое растение. Не цветок, но и не простой сорняк.

Ее отец, маляр, имел неизбежную для всех маляров склонность к алкогольным напиткам и часто бил свою жену. К счастью, она не пережила рождения четвертого брата Эмми, после чего отец воздержался от пьянства ровно настолько, чтобы покорить и взять за себя худую, сварливую бабу, которая, став орудием возмездия, сама крепко колотила его поленом в минуты просветления.

– Не женись на бабе, Эмми, – советовал ей отец, пьяненький и ласковый.

– Ни за что, ни за кого не выйду! – клялась себе Эмми, особенно после того, как Дональд ушел на войну, и все ее письма, такие старательные, оставались без ответа.

«А теперь он меня даже не узнает», – думала она тупо.

– Ни за что, ни за кого не пойду, – повторяла она про себя, накрывая на стол. – Лучше умереть, – сказала она, держа последнюю тарелку в руках и глядя в залитое дождем окно, следя, как дождь, словно серый с проблесками серебра корабль, летит перед ее глазами. Потом вышла из оцепенения, поставила тарелку на стол и, подойдя к кабинету, остановилась в дверях.

Все они сидели там, смотрели в залитые стекла окон, слушали, как серый дождь миллионами маленьких ног топал по крыше и по деревьям.

– Готово, дядя Джо, – оказала она и убежала на кухню.

Они кончали завтракать, когда ливень стал стихать, корабли дождя уплыли вдаль, гонимые ветром, и остался только шелест в зеленых волнах листьев да случайные всплески, пробегающие по траве длинными, белесыми волнами, словно вереницы эльфов, держащихся за руки. Но Эмми все не приносила десерт.

– Эмми! – снова позвал ее ректор. Миссис Пауэрс встала.

– Пойду посмотрю, – сказала она. В кухне было пусто.

– Эмми! – тихо позвала она. Ответа не было, и она уже хотела уйти, как что-то заставило ее заглянуть за распахнутую дверь. Она отвела створки двери от стены и встретилась с немым взглядом Эмми.

– Эмми, что случилось? – опросила она.

Но Эмми молча вышла из укрытия и, взяв поднос, положила на него приготовленный десерт и отдала миссис Пауэрс.

– Эмми, это просто глупо – так себя вести. Нужно дать ему время привыкнуть к нам.

Но Эмми только взглянула на нее из-за неприступного барьера с бессловесным отчаянием, и гостья понесла поднос в столовую.

– Эмми не совсем здорова, – объяснила она.

– Боюсь, что Эмми слишком много работает, – сказал ректор. – Но она всегда работала сверх сил. Помнишь, Дональд?

Мэгон поднял растерянный взгляд на отца. – Эмми? – повторил он.

– Ты ведь помнишь Эмми?

– Да, сэр, – беззвучно сказал он.

7

Окна прояснились, хотя дождь еще шел. Мужчины вышли из-за стола, а она все еще сидела, пока Эмми, заглянув в двери, не вошла наконец в столовую. Миссис Пауэрс встала и, несмотря на слабые протесты Эмми, вместе с ней убрала посуду и вынесла остатки еды на кухню. Там она решительно засучила рукава.

– Нет, нет, я сама, – возражала Эмми. – Платье испортите.

– Оно старое, не жалко.

– Какое ж оно старое? Красивое, очень. А посуда – дело мое. Вы идите, я сама справлюсь.

– Справишься, знаю. Но мне надо что-то делать, иначе с ума сойдешь. Не беспокойся за мое платье, мне не жалко.

– Нравится? – (Эмми не ответила.) – По-моему, такие платья больше всего к лицу женщинам нашего с тобой типа, правда?

– Не знаю. Никогда про это не думала. – Эмми наполнила водой раковину.

– Знаешь что? – сказала миссис Пауэрс, глядя на крепкую, прямую спину Эмми. – У меня в чемодане лежит совсем новое платье, но мне оно почему-то не к лицу. Кончим мыть посуду и пойдем ко мне и примерим его на тебя. Я немножко умею шить, мы все приладим. Хочешь?

Эмми незаметно стала оттаивать:

– Только зачем оно мне? Я никуда не хожу, а для стирки, для уборки у меня платьев хватает.

– Понимаю. И все-таки хорошо иметь платье понаряднее. Я тебе и чулки дам, все что надо, даже шапочку подберем.

Эмми опустила тарелки в кипяток, пар заклубился над ее покрасневшими руками:

– А где ваш муж? – неожиданно спросила она.

– Его убили на войне, Эмми.

– Ой! – сказала Эмми. И, помолчав, добавила: – Вы такая молодая! – Быстрым, сочувственным взглядом она окинула миссис Пауэрс: сестры в горе! («И моего Дональда убили!») Миссис Пауэрс быстро встала.

Эмми вынула руки из воды, вытерла о фартук.

– Погодите, я вам тоже дам передник.

С мокрых плетей вьюнка на нее глядел нахохлившийся воробей. Эмми надела ей фартук, завязала на тине тесемки. Снова пар заклубился у локтей Эмми. Миссис Пауэрс было приятно касаться гладкой фарфоровой поверхности теплых тарелок. Стекло засверкало под ее полотенцем, и столовое серебро выстроилось шеренгой, мягко отражая свет, приглушая его, а они, словно две жрицы, повторяли Гимн Платьям.

Проходя мимо кабинета, они увидели, что старик с сыном молча смотрели на ветки дерева, испуганного дождем, а Джо Гиллиген, растянувшись на диване, курил и читал.

8

Эмми, разнаряженная с головы до ног, неловко пыталась высказать благодарность.

– Как славно пахнет дождем! – перебила ее миссис Пауэрс. – Посиди со мной, хорошо?

Эмми вся ушла в созерцание своего наряда, но тут очнулась ото сна, словно Золушка:

– Не могу. Мне штопать надо. Чуть не забыла.