Террор, стр. 55

19. Крозье

Во вторник третьей недели ноября, во время собачьей вахты, существо поднялось на борт «Эребуса» и утащило с поста у кормы главного боцмана, всеми любимого мистера Томаса Терри, оставив лишь голову мужчины на планшире. На месте, где Терри стоял вахту, не осталось ни капли крови: ни на обледенелой палубе, ни на обшивке корпуса. Все пришли к заключению, что существо схватило Терри, утащило на сотни ярдов в темноту, где сераки вздымались подобием ледяных деревьев в густом белом лесу, и там убило и разорвало на части несчастного — возможно, сожрало, хотя люди все сильнее сомневались, что белое чудовище убивает матросов и офицеров пропитания ради, — а потом вернуло голову мистера Терри, прежде чем вахтенные правого или левого борта заметили исчезновение боцмана.

Матросы, в конце вахты нашедшие голову боцмана, целую неделю без устали рассказывали товарищам о жуткой гримасе, искажавшей лицо бедного мистера Терри: широко раскрытый рот, словно разодранный в диком вопле, оскаленные зубы, вылезающие из орбит глаза. На голове не было ни единого следа когтей или зубов — только кровавые лохмотья по неровной линии разрыва на шее, из которой торчала тонкая трубка гортани, точно серый крысиный хвост, и кусок белого спинного мозга.

Внезапно более ста двадцати оставшихся в живых моряков обрели веру. Большинство людей на борту «Эребуса» два года недовольно ворчали по поводу утомительных богослужений сэра Джона Франклина, но теперь даже такие из них, которые в упор не узнали бы Библию, очнувшись рядом с ней после трехдневного запоя, испытывали острейшую потребность в какого-либо рода духовном утешении. Когда слухи об оторванной голове Томаса Терри распространились (капитан Фицджеймс приказал отнести парусиновый сверток в мертвецкую «Эребуса» в трюме), люди начали настаивать на проведении воскресного богослужения для обеих команд. Именно похожий на хорька Корнелиус Хикки, тщедушный помощник конопатчика, которого лейтенант Ирвинг двумя неделями раньше застал с Магнусом Мэнсоном в трюме (о чем молодой лейтенант так никому и не сказал), явился к Крозье поздно вечером в пятницу с данной просьбой. Немногим раньше Хикки работал в команде, восстанавливавшей ледяные пирамиды с факелами между кораблями, и переговорил с людьми с «Эребуса».

– Все без исключения «за», сэр, — сказал помощник конопатчика, стоя в дверях крохотной каюты капитана Крозье. — Все люди хотели бы провести общее воскресное богослужение. Обе команды, капитан.

– Вы выражаете желание всех до единого членов обоих экипажей? — саркастически осведомился Крозье.

— Так точно, сэр.

Хикки улыбнулся своей некогда обаятельной улыбкой, показывая по меньшей мере четыре из шести оставшихся к настоящему моменту зубов. Щуплый, похожий на грызуна, помощник конопатчика держался в высшей степени самоуверенно.

— Сомневаюсь, — сказал Крозье. — Но я поговорю с капитаном Фицджеймсом и дам вам знать насчет богослужения. Независимо от нашего решения, вы уполномочены оповестить о нем всех людей.

Крозье пил, когда Хикки постучал в дверь. И он никогда не любил назойливого тщедушного человечка. На каждом корабле есть свои критиканы, вечно всем недовольные, — они являются неотъемлемым элементом военно-морской жизни, как крысы, — и Хикки, несмотря на свою неправильную речь и полное отсутствие образования, показался Крозье именно таким критиканом, который в ходе тяжелого плавания вскоре начинает подстрекать команду к мятежу.

– Одна из причин, почему всем нам хотелось бы собраться на таком богослужении, какие проводил для нас сэр Джон — да упокоит Господь его душу, капитан…

– Я вас больше не задерживаю, мистер Хикки.

Крозье сильно пил на той неделе. Меланхолия, всегда окутывавшая душу туманом, теперь ощущалась подобием тяжелого душного одеяла. Он хорошо знал Терри и считал его в высшей степени толковым боцманом, и, конечно, бедняга погиб ужасной смертью, но Арктика — на обоих полюсах — предполагала тысячи разных вариантов достаточно ужасной смерти. Как и военно-морской флот, в мирное ли время, в военное ли. За долгие годы службы Крозье довелось видеть далеко не одну такую ужасную смерть, и потому, хотя гибель мистера Терри стояла в ряду самых жутких и хотя последняя эпидемия насильственных смертей произвела в их рядах большее опустошение, нежели любая настоящая эпидемия, какую он видел когда-либо на борту корабля, истинной причиной глубокого уныния, овладевшего Крозье, являлась главным образом реакция оставшихся в живых участников экспедиции на ситуацию.

Джеймс Фицджеймс, похоже, падал духом. Герой Евфратской экспедиции в Месопотамию — провозглашенный героем в прессе еще до отплытия судна из Ливерпуля, когда молодой Фицджеймс прыгнул за борт, чтобы спасти тонущего таможенного инспектора, хотя привлекательный молодой офицер, как писала «Таймс»,

Ливерпульские торговцы, знавшие цену (как прекрасно понимал Крозье) таможенному чиновнику, уже купленному и получившему плату за свои услуги, наградили молодого Фицджеймса серебряной тарелкой с гравировкой. Адмиралтейство сначала обратило внимание на серебряную тарелку, потом на героизм Фицджеймса — хотя во флоте, где служил Крозье, офицеры спасали утопающих чуть не каждую неделю, поскольку лишь очень немногие матросы умели плавать, — и наконец на тот факт, что Фицджеймс является «самым красивым мужчиной в военно-морском флоте», а равно учтивейшим молодым джентльменом.

Не повредил репутации многообещающего молодого офицера и тот факт, что он дважды вызывался возглавлять отряды, совершавшие набеги на разбойников-бедуинов. Крозье прочитал в официальных донесениях, что во время одного из таких налетов Фицджеймс сломал ногу, а в ходе другого попал в плен к разбойникам, но самый красивый мужчина в военно-морском флоте сумел бежать, тем самым покрыв себя еще большей славой в глазах прессы и Адмиралтейства.

Потом начались Опиумные войны, и в 1841 году Фицджеймс показал себя настоящим героем, удостоившись официальной благодарности от своего капитана и от Адмиралтейства не менее пяти раз. Лихой парень — двадцати девяти лет в ту пору — использовал ракеты, чтобы оттеснить китайцев с холмов у Цыци, снова использовал ракеты, чтобы вытеснить противника из Чепуа, принял участие в сухопутном сражении при Вусуне и вернулся к своим в ходе захвата Чин-Киан-Фу. Серьезно раненный, лейтенант Фицджеймс умудрился присутствовать — на костылях и в бинтах — при капитуляции Китая в ходе подписания Нанкинского договора. Получив звание командора в нежном возрасте тридцати лет, самый красивый мужчина в военно-морском флоте стал капитаном малого корвета «Клио», и его блестящее будущее казалось делом решенным.

Но в 1844-м Опиумные войны закончились, и — как обычно случается со всеми многообещающими проектами в военно-морском флоте, когда внезапно разражается коварный мир, — Фицджеймс неожиданно для себя оказался без команды, на берегу и на половине жалованья. Френсис Крозье знал: если предложение возглавить экспедицию, поступившее сэру Джону Франклину от Службы географических исследований, стало неожиданным подарком судьбы для дискредитированного (после фиаско на Земле Ван-Димена) пожилого человека, то предложение принять на себя фактическое командование «Эребусом» было для Фицджеймса вторым блестящим шансом.

Но теперь «самый красивый мужчина в военно-морском флоте» утратил свой румянец и искрометную веселость нрава. В то время как большинство офицеров сохраняли прежний вес даже при урезанном на треть рационе (ибо норма пищевого довольствия, полагавшаяся сотрудникам Службы географических исследований, по питательности превосходила обычный рацион девяносто девяти процентов англичан на суше), командор, а ныне капитан, Джеймс Фицджеймс похудел по меньшей мере на двадцать фунтов. Форма болталась на нем как на вешалке. Некогда крутые мальчишеские кудри теперь безжизненно свисали из-под фуражки или «уэльского парика». Лицо Фицджеймса — всегда слишком круглое и розовощекое на вкус старого морского волка Крозье — теперь казалось исхудалым и бледным в свете масляных ламп или керосиновых фонарей.