ИСТОК, стр. 2

Говард Роурк смеялся.

Он стоял обнаженный на краю утеса. Далеко внизу лежало озеро. Отсюда оно казалось тонким стальным кольцом. А вокруг были скалы.

С этой высоты казалось, что вода недвижна, а скалы вокруг плывут.

Небо отражалось в воде, и создавалось впечатление, что скалы начинаются и кончаются в небе.

Его тело состояло из длинных прямых линий и углов, каждый изгиб переходил в плоскость. У него было скуластое худое лицо со впалыми щеками и серыми холодными глазами. Рот был презрительно сжат. Это был рот экзекутора или святого. Ветер развевал его волосы странного цвета. Они были не русые и не рыжие, а цвета спелого апельсина.

Он смеялся над тем, что произошло с ним сегодня утром и над всем тем, что ему предстояло перенести. Он знал, что ему будет трудно, но надо решить много важных вопросов, что ему надо о многом подумать. Но он знал, что он не будет думать об этом, что план созрел уже явно, и ему хотелось смеяться.

Он посмотрел на гранитные скалы. И представил себе, как надо их разрезать и превратить в стены. Он смотрел на дерево. И представлял, как оно превратится в стропила. Он смотрел на полоску ржавчины на камне. И представлял себе, как руда плавится и превращается в балки. Эти скалы, думал он, ждут меня. Они ждут ту форму, которую я им дам.

Потом он вспомнил, что ему надо спешить. Он шагнул к краю утеса, и поднял руки и нырнул в небо, находившееся внизу. Он быстро плыл через озеро к берегу, где лежала его одежда – старые брюки, сандалии, рубашка на которой не хватало нескольких пуговиц. Одевшись, он с сожалением посмотрел на озеро. Он приходил сюда регулярно все три года своих занятий на Архитектурном факультете Стантонского технологического института. Собственно, купание было единственной формой его отдыха. Но сегодня он пришел сюда в последний раз – утром этого дня он был исключен из института.

Все это время, пока он учился, он снимал комнату у матери Питера Китинга, своего товарища по институту. Питер был на два года старше Говарда. На своем курсе он был первым учеником, в этот день он закончил институт и получил самое лучшее распределение.

Когда, искупавшись, Говард вернулся к Китингам, миссис Китинг сообщила ему, что его вызывает к себе декан. К её удивлению эта новость ничуть не взволновала Говарда. Поблагодарив её, он поднялся в свою комнату и стал упаковывать свои вещи. Он начал с рисунков и чертежей. Рисунки представляли собой эскизы зданий. Таких зданий еще не было на земле. Как будто это было первое здание, построенное первым человеком на земле. И этот человек не знал, что здания можно строить по-другому. Эти здания были не в классическом стиле, не в готическом стиле и не в стиле Ренессанса. Они были в стиле Говарда Роурка.

Один из эскизов привлек его внимание. Он никогда ему не нравился, но раньше он не мог понять, почему. Сейчас он вдруг увидел ошибку. И с увлечением принялся за ее исправление. Он совершенно забыл о предстоящем визите к декану. Через час он услышал стук в дверь.

– Войдите, – сказал он, не поднимая головы от стола.

На пороге стояла м-с Китинг.

– М-р Роурк! – воскликнула она, – Что вы делаете? Вас же ждет декан!

– О! – сказал Роурк, удивленный её удивлением. – Я забыл. Я сейчас иду. – Неужели вы собираетесь идти в таком виде?

– Да. А что?

– Ведь это же ваш декан!

– Уже не мой, – ответил он, и ей показалось, что голос звучит так, как будто Роурк счастлив.

Декан привял Роурка в своем кабинете. Он ждал, что Роурк начнет просить об отмене приказа. Но просьбы не последовало. Декан выразил Роурку своё сочувствие и сказал, что он был против его исключения. Также решительно голосовали против еще несколько профессоров. Они ссылались на отличные успехи Роурка по всем инженерным дисциплинам. Но поскольку Роурк собирается быть архитектором, а не инженером, большинство профессоров проголосовали за ого исключение.

– Стоит ли сейчас говорить о тон, каким предметам я отдавая предпочтение, – спросил Роурк. – Всё это уже позади.

– Роурк, я пытаюсь вам помочь. Вы же не будете отрицать, что вас неоднократно предупреждали.

– Да, – ответил Роурк, и декану стало не по себе под его взглядом. Роурк смотрел на него вежливо, даже почтительно, но так, словно декана здесь не было.

– Что вы делали с каждым проектом, который вам давали? Вы выполнили чертеж в этом своем чудовищном стиле, который и даже не могу назвать модернистским. Он противоречит всем нормам и правилам, всем традициям искусства. Это, простите меня,… какое-то безумие.

– Может быть.

– Когда вам предлагали самому выбрать стиль и вы выделывали эти свои фокусы, преподаватели оставляли вас в покое, так как не знали, что с вами делать. Но когда вы должны были представить проект в одном из исторических стилей, например, часовню стиля Тюдоров или Французский оперный театр, но вы вместо этого подавали нам бессмысленное нагромождение коробок – как вы это назовете: невыполнение задания или неподчинение дисциплине?

– Неподчинение дисциплине.

– Мы дали вам последний шанс поправиться, учитывая ваши блестящие успехи по другим предметам, но вместо виллы эпохи Возрождения вы посмели представить это… – Декан указал на чертеж, где был нарисован дом из стёкла и бетона. – Поистине, мой мальчик, это было слишком… Ну как мы можем перевести вас после этого следующий курс?

– Я согласен с вами.

– Конечно, вы обижены на нас, – продолжал декан. – Вы…

– Ничего подобного, – спокойно сказал Роурк. Наоборот. Я должен повиниться перед вами. Я допустил ошибку. Мне не нужно было доводить дела до того, чтобы вы вышвырнули меня. Я давно должен был уйти сам.

– Ну, полно, полно. Вы не должны так говорить. Тем более, что вы еще не выслушали меня. Я хочу вам предложить, чтобы вы год отдохнули, серьезно надо всем поразмыслили, словом, немного подросли, а потом, может быть, мы снова возьмем вас назад. Конечно, я ничего не могу обещать…

Роурк улыбнулся. Это не была счастливая улыбка. Это не была улыбка благодарности. Это была улыбка человека, которому смешно слушать подобные слова.