Тайна одноглазой «Джоконды», стр. 22

Не успела я это сказать, как раздался звонок. Мы побежали в прихожую. Я открыла дверь. На пороге стоял Перепелкин.

– Доброе утро, Глеб Борисович, – поздоровался с ним Володька.

– Здравствуй, Владимир. Давно приехал?

– Вчера утром.

– А Матильда Эрнестовна вчера утром уехала. В Новгород на экскурсию.

– Напрасно она уехала, – притворно вздохнула я. – Сидела бы дома, ничего бы не случилось.

Перепелкин насторожился.

– А разве что-то случилось?

– Да ерунда в общем-то. Одна картина куда-то пропала.

Глеб Борисыч растерянно заморгал.

– Какая картина?

– А помните, мы с вами о ней говорили? Вы еще доказывали, что это подлинник.

– «Джоконда» пропала?! – побледнел Перепелкин и кинулся в спальню. Мы – за ним.

– Боже мой! – схватился за голову Перепелкин, не увидев картины на месте. – Боже мой!..

Воробей, бросив на меня свирепый взгляд, начал утешать старика:

– Не расстраивайтесь, Глеб Борисович. Найдется. Куда она денется?

– Ты не понимаешь, Володя. На этом месте висела «Джоконда», привезенная из Лувра!.. Боже мой, боже мой…

Вот уж не думала, что Перепелкин так быстро расколется.

– А в Синем зале тогда что висит? – спросила я.

– Картина, принадлежащая Матильде Эрнестовне. Я сам отвез полотно в Эрмитаж.

– Но зачем? – спросил Володька.

– По приказу нашего замдиректора Косолапова. На прошлой неделе Вячеслав Семенович вызвал меня и говорит: «Вы представляете, Глеб Борисыч, что будет, если из Эрмитажа украдут полотно Леонардо да Винчи?! Культурный мир нам этого никогда не простит». – «А почему „Джоконду“ обязательно должны украсть, Вячеслав Семенович?» – удивился я. «А вы разве не видите, Глеб Борисович, какой в нашей стране разгул преступности? Я уверен, бандиты непременно захотят похитить „Мону Лизу“». – «Может, тогда не стоит ее выставлять, Вячеслав Семенович?!» – испугался я. «Но в таком случае, Глеб Борисович, петербуржцы не смогут посмотреть жемчужину мирового искусства!» – «Что же тогда делать, Вячеслав Семенович?» Косолапов хитро прищурился и ответил: «У меня есть идея, Глеб Борисович. Вы говорили, что у вашей соседки имеется отличная копия „Джоконды“. Давайте на время выставки поменяем картины местами. Пусть полотно вашей соседки повисит в Эрмитаже, а луврская „Джоконда“ повисит у соседки. Ни одному бандиту не придет в голову искать шедевр Леонардо в квартире пенсионерки». Ну я и согласился. Ах, если б я тогда знал, что из этого получится…

– А когда вы успели поменять картины, если звонили мне из Эрмитажа?..

Перепелкин горько усмехнулся:

– Я звонил вам не из Эрмитажа, Эмма, а из своей квартиры. Как только вы ушли, я сразу же вошел в квартиру Матильды Эрнестовны. У меня есть запасной ключ. Я забрал картину и отвез ее в Эрмитаж. И пока мы с вами ходили по музею, Косолапов поменял одну «Джоконду» на другую. Об этом знали только три человека: я, он и начальник охраны. Потом, если вы помните, мы встретили Косолапова в коридоре, и он позвал меня к себе в кабинет. А на самом деле я повез французскую «Джоконду» сюда…

– Значит, это вы предложили тете Моте путевку в Новгород, – догадалась я.

– Ну конечно! – всплеснул руками Глеб Борисыч. – Я не хотел, чтобы Матильда Эрнестовна понапрасну волновалась. А теперь картина исчезла! Выставка через три дня закроется! «Джоконду» надо возвращать французам!.. Все пропало, все пропало!.. – Перепелкин чуть не плакал.

Мы с Воробьем удрученно молчали. Какое, оказывается, простое объяснение. Как же выкрутиться из этой дурацкой ситуации?..

К счастью, нам на помощь пришел Гафчик.

Он, недолго думая, юркнул под кровать и вытащил оттуда «Джоконду». Глеб Борисыч прямо в пляс пустился от радости.

А в прихожей снова зазвенел звонок. Я пошла открывать.

– Мухина здесь живет? – спросила меня тетка в желтом берете.

– Я Мухина.

– Тебе срочная телеграмма, девочка. Распишись в получении.

Глава XXVI

Телеграмма из Сестрорецка

Пока я ходила открывать дверь, Володька выдумал целую историю о том, как расшалившийся Гафчик, бегая и прыгая по квартире, задел лапами раму. Картина грохнулась на пол, и хитрый пес, чтобы замести следы своего преступления, утащил ее под кровать. Но, увидев переживания Перепелкина, собака тотчас раскаялась и вытащила «Джоконду» из-под кровати.

Конечно, вся эта история была шита белыми нитками. Маленький Гафч при всем желании не смог бы достать лапами до рамы, даже если б забрался на стул. Но простодушный Глеб Борисыч принял рассказ Воробья за чистую монету.

– Вы только, пожалуйста, никому не говорите о замене «Джоконды» в Эрмитаже, – попросил он нас.

Мы торжественно поклялись, что будем молчать как рыбы.

– Ну вот, Мухина, одну тайну мы уже разгадали, – весело сказал Володька, когда Перепелкин ушел. – Давай теперь разбираться со Смертью. Как ты считаешь, надо ей отдавать картину или нет?

Я почесала макушку.

– Получается, Воробей, мы Францию ограбим. Лишим французов их национального достояния. Неудобно как-то.

– А если ты на части развалишься, тебе удобно будет?

– Пока-то еще не развалилась. Время терпит.

– Ничего себе, терпит! Да ты и ахнуть не успеешь, как пролетят пять дней. Надо срочно что-то делать!

– Допустим, мы отдадим Смерти «Джоконду», – принялась я рассуждать. – Но где гарантия, что вместо противоядия она не подсунет мне какую-нибудь туфту? Зачем ей лишний свидетель, если разобраться?..

Володька кивнул, соглашаясь.

– Давай тогда подумаем, как нам поступить, чтобы ты осталась в живых, «Джоконда» осталась у французов, а Смерть осталась в дураках.

Думали мы думали, но так ничего и не придумали.

– Перерыв, Воробей, – сказала я. – У меня уже крыша едет.

– Никаких перерывов, – ответил Володька. – Займемся расшифровкой телеграммы.

И мы приступили к расшифровке.

В телеграмме был такой текст: «ДОРОГАЯ ЭММА МУХИНА, ПОЗДРАВЛЯЮ ТЕБЯ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ».

И все. Точка.

Первым делом Воробей выписал на отдельный листок каждую вторую букву. Получилась полнейшая белиберда; хоть слева направо читай, хоть справа налево:

Тогда Володька выписал на листок каждую третью букву. Результат был тот же самый. Воробей выписал каждую четвертую букву, затем каждую пятую… шестую… седьмую… Бесполезно. Сплошная бредятина.

Мы стали менять местами слоги в словах; соединяли одни только гласные или одни только согласные; выстраивали слова телеграммы лесенкой, пирамидой, кругом… Ничего не выходило.

Володька аж взмок от напряжения.

– Ну, Бубликов, – сердито сопел он. – Ну зашифровал…

– Не надо было хвастаться, что ты лучший дешифровалыцик в мире.

– Да чего уж теперь…

– Слушай, Воробей, а что, если нам телеграмму над огнем подержать? Может, Бубликов свое сообщение невидимыми чернилами написал. Буквы согреются и проявятся.

– Какими еще чернилами?! Телеграммы же по телеграфу передают!

– Давай попробуем, – настаивала я. – Попытка не пытка.

Мы пошли на кухню. Я зажгла газ. Володька поднес телеграмму к пламени горелки. Но видно, опустил листок слишком низко.

Телеграмма вспыхнула.

– Ай-ай-ай! – завопил Воробей, разжимая пальцы. Бумажка упала на горелку и мгновенно сгорела.

– Ну ты и растяпа, Володька! – закричала я.

– Да отвали ты, Мухина! – тоже закричал он, дуя на обожженные пальцы. – Ой, как жжет…

Воробей открутил кухонный кран и сунул руку под струю холодной воды.

Я посмотрела на часы и ахнула. Был уже десятый час вечера. Весь день мы с телеграммой проваландались.

– Все, – сказала я. – Финиш. Я пошла спать.

И я пошла спать.

Утром меня разбудил дикий Володькин вопль.

– Эврика! – орал Воробей. – Нашел!!

– Что ты там нашел? – зевая, спросила я.

– Ключ к шифру нашел! Уф, наконец-то. Всю ночь искал. А ключик-то оказался проще простого. Смотри, Мухина.