Ты будешь страдать, дорогая, стр. 33

— Мария, — жалобным, хриплым голосом прошептала она, — вы хотите сказать, что Фелипе Агустину не сын?

Мария отрицательно покачала головой, и соломинка, за которую так отчаянно схватилась Джемма, выскользнула из ее рук.

— Они отец и сын, это быть правда. Сеньор де Навас, он делать… делать… adopcion.

— Усыновил? Он усыновил Фелипе?! — воскликнула Джемма, снова поймав соломинку и прижимая ее к груди как драгоценный подарок. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло, сердце пело от счастья и… — Но я не понимаю… — Господи, да где же были ее мозги? Фелипе ведь не де Навас, он — Сантос. — Но, Мария, он же Сантос.

— Si, мы иметь много имена. Сантос быть семья Фелипе, но он быть и де Навас тоже. Папа и мама Фелипе, они умирать скоро после, как сеньор де Навас забирать Фелипе с улицы. Он делать его свой сын, senora нет иметь детей, она болеть, поэтому Фелипе стать сын, который сеньор де Навас хотеть…

Джемма ощутила в теле легкость и слабость, как после долгой болезни. Фелипе ей не брат, вообще не родственник! Они не совершили никакого греха. Ей не за что испытывать стыд, вину, отвращение! Она была счастлива — и не была. Мысли ее кружились в лихорадочном водовороте. И вдруг, так же быстро, как возникла, эйфория испарилась, как воздух из проколотого шарика. Эта чудная, дивная, дорогая ее сердцу новость опоздала. Их с Фелипе любовь ушла. Ее отравили горечь, страх, мучительные пытки — и горький привкус того, что между ними осталось, уже никогда не станет сладким. Спасать нечего.

Глава 9

Губы Фелипе были нежными и любящими, а язык теплым и чувственным.

— Только так и должно быть, — шептала Джемма, купаясь в его ласках, томно прижимаясь к нему, отзываясь на призыв его рук, обнимающих ее бедра. — Больше никаких сражений, Фелипе, — всхлипнула она жалобно.

— Больше никаких наказаний, querida. Я люблю тебя, ты моя жизнь.

Ее сладкое, теплое лоно приняло его, и он задвигался медленно, осторожно, покрывая ее лицо и шею страстными поцелуями. Она прильнула к нему всем телом, всем сердцем. Он принадлежит только ей, всегда будет принадлежать только ей, и она никому его не отдаст! Он проникал в нее все глубже — и вот она уже охвачена болью. Жгучей, яростной, злобной болью.

— Ты мне делаешь больно!

Он рассмеялся, толчки усилились.

— Нет… нет, ты не должен! Фелипе… ты не можешь…

Она чувствовала, как его мощь нарастает внутри ее, и закричала от ужаса:

— Нет… нет… ты же мой брат…

Она проснулась от собственных криков. Простыня прилипла к ее мокрому от пота телу. Она задыхалась от ужаса и отчаяния. Как жарко, как душно, да еще этот шум… О Боже, это был кошмар… такой реальный…

Она закрыла лицо ладонями, ожидая, когда стихнут рыдания. Он ей не брат; она ошиблась. Бояться нечего… нет, причин для страхов у нее хватает. Корни ночных кошмаров всегда уходят в реальную жизнь. Она не занималась любовью с единокровным братом, но вина и стыд остались с ней, потому что она не могла с уверенностью сказать, что устояла бы, даже если бы их родство оказалось правдой. Вот она, настоящая пытка Фелипе. И ей от нее не избавиться.

Измученная, она с трудом отлепила от себя простыню. Опять этот шум, такой настойчивый, порывистый звук. Но негромкий, подумала она, убирая с влажного лица спутанные пряди волос. В голове начало проясняться. Шел дождь. Вода потоками стекала с покатой крыши.

Джемма подошла к окну и постояла, следя за серебряными струйками, бьющими по подоконнику. Ночь была даже жарче, чем обычно, но она все дрожала, не в силах освободиться от своего кошмара. Вчера она добилась победы в сражении с ним, потому что считала их любовь запретной. Сейчас она свободна любить его, но уже безнадежно поздно. Она все-таки проложила между ними целый океан, как и хотела, — океан горечи. А Бьянка… Фелипе был взбешен, узнав, что Майк преследует его кузину. Почему? Потому что любит ее, вот почему. Но кого он желает физически? Она и это знает. Только ее, но браки заключаются не ради секса. В браках важны любовь и забота, а вот как раз этих чувств в сердце Фелипе для нее не нашлось.

Джемма приняла душ и оделась в коротенькие шорты и самую легкую изо всех своих маек. С помощью ленточки она приподняла тяжелую копну волос над плечами. Воздух был буквально насыщен влагой.

— И как долго это продлится? — спросила она у Марии, когда та по тропинке из кабинета принесла ей поднос с завтраком.

— Много дней, — отозвалась Мария. — Это есть хорошо для земли, но плохо для людей. Это приносить проблемы. Страдания в голове. Уже начинаться.

Джемма смеялась, принимая у нее поднос.

— Что вы имеете в виду?

Мария помахала в воздухе натруженными руками.

— Проблемы, всегда проблемы, когда идти дождь. Сеньор де Навас, Фелипе, Бьянка — у них проблемы сегодня утром. Я идти и не попадаться им.

Мария ушла, и Джемма, с подносом в руках, уселась на кушетку перед мольбертом, но есть не хотелось. Однако кофе она выпила, вдруг осознав смысл слов Марии о «страданиях в голове». У нее в голове тоже начала пульсировать боль, в такт непрекращающемуся снаружи дождю.

Глотая кофе, она рассматривала почти законченный портрет и пыталась оценить его непредубежденным взглядом. Портрет хорош, и это не пустая похвальба. Это была ее лучшая работа. Глаза ее заблестели от слез. Мама никогда не увидит портрета, никогда не увидит нынешнего Агустина. Изысканного, надменного, гордого… еще один сеанс — и у нее самой не останется повода для встречи с Агустином.

Жизнь, растраченная впустую, думала Джемма. Их любовь ушла — как и ее собственная любовь с Фелипе.

— Ты зловредная стерва!

Джемма резко обернулась. Бьянка. Она не слышала, как та вошла, и при виде ярости девушки у Джеммы по спине побежали мурашки.

— Ты пошла к дяде и все ему рассказала! — Глаза ее сверкали такой черной ненавистью, что Джемма спрыгнула с кушетки.

Сначала она растерялась, но потом до нее вдруг дошло, в чем причина гнева Бьянки. Итак, Майк рассказал Агустину… или же… Нет, только не Фелипе. Гордость не позволила бы ему признаться отцу, что его будущая жена вертится вокруг другого.

— Я не знаю, о чем вы говорите… — Разумеется, она знает, но притвориться непонимающей гораздо безопаснее — Бьянка, похоже, готова была вцепиться ей в волосы.

— Разумеется, знаешь, потому-то ты это и сделала! Чтобы подпортить нам с Фелипе жизнь. Не в силах примириться с тем, что он тебя не хочет, ты решила разрушить и мою жизнь. Тебе нужно получить все — даже моего дядю.

— Бьянка, хватит! Вы сами не знаете, что говорите!..

— Я прекрасно знаю, что говорю. Кто-то рассказал дяде обо мне и Майке — наверняка ты, и не смей утверждать, что ничего не знала, потому что Майк сказал мне, что ты нас видела в саду. Он пытался порвать со мной, поскольку это небезопасно, раз ты нас видела. Но ты уже успела вонзить нож в спину, не так ли?

Несмотря на ранний час, Джемма вдруг ощутила страшную усталость. Этот бесконечный поток оскорблений лишил ее сил.

— Я не имею к этому никакого отношения, — возразила она.

Бьянка развернулась к портрету и ткнула в него обличающим жестом.

— Все то время, пока ты занималась этой мазней, ты пыталась заполучить Агустина. Фелипе ускользнул от тебя, так что ты решила соблазнить его отца…

— Нет! — закричала Джемма. Этого ей не вынести. Теперь и Бьянка подозревает ее в страсти к Агустину.

— Да! Да! Ты просто английская шлюха… В душе у Джеммы что-то с треском лопнуло. Она повернулась, чтобы уйти, почувствовала, как ее обдал жаркий поток воздуха — и цепкие руки ухватились за нее.

— Бьянка! — имя прозвучало ревом дикого зверя в джунглях, и Бьянка отпрыгнула в смертельном страхе, при этом зацепившись ногой за мольберт.

Джемма рванулась мимо Фелипе к мольберту, чтобы не дать ему упасть. Но тут же все рухнуло — мольберт, портрет, — все полетело на пол. Джемма оцепенела от ужаса, а потом, горько всхлипнув, упала на колени рядом с мольбертом.